Крестьянство еще прочнее прикрепляется к земле новыми законами и путем закабаления. Кабала на старом русском языке — долговая расписка. Со временем это слово приобрело другой смысл. Подписавший долговую расписку уже не мог уйти от заимодавца, не расплатившись, а расплатиться было нечем, и он попадал в зависимость, в кабалу. Монастыри, помещики уже не только открытой грубой силой феодала заставляют крестьян работать на барщине, но все чаще выступают в роли ростовщиков, разоряют крестьян ростовщическими процентами, закабаляют и эксплуатируют вдесятеро сильнее прежнего. Иван IV, укрепляя государство, осуществляя в этом отношении прогрессивное дело, в то же время ухудшает положение крестьянских масс, к которым он относится с жестокостью и презрением заправского феодала. Он не останавливается даже перед собственноручной зверской расправой с челобитчиками, когда они пытаются обратиться к нему за облегчением своей доли.
Закрепощение крестьянства в этот период объясняется не только созданием нового слоя служилых дворян, а и расширением рынка, увеличением хлебной торговли.
Английский путешественник Ричард Ченслор, посетивший Россию в 1553–1554 годах, не без изумления наблюдал расцвет торговли:
«Москва находится в ста двадцати милях от Ярославля. Страна между ними изобилует маленькими деревушками, которые так полны народа, что удивительно смотреть на них. Земля вся хорошо засеяна хлебом, который жители везут в Москву в таком громадном количестве, что кажется удивительным. Каждое утро вы можете встретить от семисот до восьмисот саней, едущих туда с хлебом, а некоторые с рыбой… Сама Москва очень велика. Я считаю, что город в целом больше, чем Лондон с предместьями»[7].
Надо, однако, иметь в виду, что Ченслор наблюдал лишь узкую полосу вдоль большой дороги. В сторону от нее плотность населения и его зажиточность были, разумеется, ниже.
Стремясь произвести, точнее заставить крестьян производить как можно больше хлеба для продажи, помещики (и монастыри) усилили крепостной гнет, увеличили барщину и, не довольствуясь этим, стали все больше закабалять крестьян.
Монахи Иосифо-Волоколамского монастыря широко применяли на практике взгляды его основателя боярина Иосифа Санина (Волоцкого), в своих литературных произведениях яро отстаивавшего право монастырей владеть землями и даже людьми. Этот монастырь создан был в 1479 году близ родовой вотчины бояр Саниных, в восемнадцати верстах от города Волоколамска. Меньше чем в сто лет Волоколамский монастырь превратился в один из крупнейших монастырей-феодалов: он завладел обширными земельными угодьями во Владимирском, Волоколамском, Московском, Рузском, Тверском уездах. Крепостные крестьяне засевали тысячи десятин монастырской земли; одного товарного хлеба, поступавшего на рынок, монастырь собирал ежегодно десятки тысяч пудов. Обладая огромными денежными средствами, монастырь имел возможность переманивать крестьян от других владельцев и превращать их из зависимых крестьян в крепостных.
Тяжелое положение низов вызывало восстания. В год венчания семнадцатилетнего Ивана IV на царство, принятия им титула «царя всея Руси» (1547) в Москве произошло восстание «московских черных людей», как назвал их летописец. Восставшие побили многих бояр, и хотя по существу восстание направлено было именно против боярства, но вместе с боярами вынужден был бежать и царь. Лишь на третий день удалось Ивану IV собрать силы против восставших. Теперь уже «московским черным людям» пришлось бежать из Москвы в разные города.
Через три года произошло восстание в Пскове, может быть, не без влияния этих московских беглецов.
Летописец сообщает о том, как в марте 1550 года возник в Пскове большой пожар. Псковские городские низы воспользовались этим пожаром для восстания против своих притеснителей: «…меньшие люди начаша грабити богатых людей животы, а гасить не учали…»
Сложные отношения между различными классами и слоями Русского государства XVI века нашли отражение в публицистике. Конечно, сами писатели не понимали движущих сил происходивших явлений, не могли правильно их объяснить. Понятно, что интересы различных слоев господствовавшего феодального класса находили в литературе более яркое и энергичное выражение и защиту, чем интересы угнетенной крестьянской массы. Но тот факт, что вопрос о положении крестьянства прорывался в литературу, что писатели уже ставили его, и довольно остро, свидетельствует о том, как усилилась эксплуатация, насколько лишения крестьян стали невыносимыми и как сильно возрастало недовольство крестьянства своим положением.
Литература XV–XVI веков быстро теряет прежний отвлеченный нравственно-назидательный характер и превращается в боевую политическую публицистику, хотя и облекаемую в старые религиозные одежды.
Эта литература, поскольку она служит укреплению самодержавной власти, встречает поддержку московских царей.
Как ни странно звучит слово «публицист» по отношению к русскому человеку XVI века, однако политическая литература России XV–XVI веков действительно знает ряд выдающихся публицистов, с ярко выраженной как политической, так и литературной индивидуальностью. На фоне обезличенной письменной книги, которая обычно приписывается какому-нибудь древнему святому, когда русский автор того или иного «слова», изречения выступает безымянно, скрывается под видом скромного переписчика, возникают к XVI веку яркие фигуры индивидуальных писателей.
Правда, они еще сами по старой традиции как бы стесняются своей роли, извиняются, что вынуждены выступать на том поприще, где до них господствовали лишь сам бог и его святители, и предупреждают читателя, чтоб их не подозревали в гордыне, в стремлении стать писателями. По этой же причине собственные мысли они выдают за древние церковные писания, которые они-де только собрали, напомнили своим современникам. Так, Иосиф Волоцкий писал: «Вы же все, кто прочитает сии писания, аще и груба есть, но по свидетельству божественных писаний, да не мнит никто же никако же, будто тщеславия ради, или славу ловя от людей, написал; несть се, несть, свидетель Христос мой».
Но эти оговорки не меняют дела. Уже не могло не быть этой писательской славы, то есть восприятия современниками индивидуальности каждого автора, восприятия его писаний, и притом уже не как непререкаемого божественного откровения, а как мнения живого человека, с которым можно было согласиться, а можно было и спорить.
Эти писатели представляли различные общественные группы, выражали противоположные интересы, боролись, полемизировали друг с другом. Познакомимся с некоторыми из них, именно с теми, кто сумел наиболее ярко выразить передовые, прогрессивные тенденции своего времени, сумел подняться над интересами отдельных групп до интересов всего государства.
