- Хочешь не хочешь, а вечером придется садиться...
- Поставь в известность землю, - распорядился Артур.
Вызвать ближайшую станцию труда не составляло, диспетчер откликнулся тут же. Я назвал квадрат, сказал, что аэростат обстрелян тремя неизвестными, вооруженными карабинами или винтовками, просил принять меры.
- А теперь, братцы, давайте решать, когда будем садиться, - произнес Артур.
Я прикинул по карте, куда нас вынесет к вечеру. Получилось - в степь северней Балхаша. Больших населенных пунктов вблизи не было. Неприятностей никому не доставим, хотя помощи ждать придется долго. Стали упаковывать вещи, снимать приборы, вкладывать в спальники жесткую и хрупкую утварь, бинокли и аппараты. В свой мешок я засунул десятилитровый термос с кагором, к которому мы так и не притронулись.
Митька с курткой освоился как со своей и выказал недовольство, когда я распорол стежки на спине и вытряхнул его из тепла.
Артур составил для штаба телеграмму. Я запросил местные станции о силе ветра у земли. Передали - с порывами до двадцати метров в секунду. Сенечка почесал затылок. Аэростат будет мчаться у земли со скоростью грузовика - километров шестьдесят в час. Гондола, понятно, побьется, не говоря уж о нас, грешных. Неспроста же посадку на аэростате остряки прозвали "управляемым несчастным случаем".
Вечерело. Шар понемногу начал снижаться. Чтобы он не набрал ускорение, Сенечка сбросил песок из Прошкиной выгребной ямы. Я запросил пеленги у всех станций, находящихся в зоне радиообмена. О приблизительной точке приземления передал в штаб и республиканское управление гидрометеослужбы в Алма-Ату. Закончив передачу, упаковал рацию, вытянул антенны.
- Придется в поле под шапкой ночевать, - озабоченно сказал Артур, поглядывая на пустынную степь и завязывая тюки со своими приборами.
Сеня старательно стал отмерять совком последние дозы песка, затем потянулся к стропе, ведущей к клапану аэростата. С кротким всхлипом сработала заглушка, прижатая пружинами. Газ устремился наружу. Навстречу понеслась земля. В последних лучах уходящего солнца мелькнуло вдали несколько небольших поселков с глинобитными овчарнями на околице. Артур отвязал конец гайдропа. Вниз, разматываясь, полетела бухта тяжелого и толстого каната. Из красного мешочка над головой Семен достал стропу разрывного отверстия. Стрелка высотомера приближалась к нулю, хотя конец гайдропа еще болтался в воздухе. Артур сбросил тюк с парашютами, чтобы замедлить спуск.
Теперь важно было дернуть в нужный момент разрывную уздечку: не слишком рано - иначе корзина сильно ударится о землю, и не очень поздно в этом случае оболочку, из которой не полностью вышел газ, вместе с гондолой будет долго тащить по степи, наставляя нам синяки и шишки.
Я вцепился в стропы, обхватив запеленатый в спальник термос с кагором. Неотвратимо приближалась земля в кочках колючего верблюжатника. Только сейчас, на посадке мы почувствовали, как сильно дул ветер. Гайдроп поднял пыль, вызвав сумятицу у сусликов и сурков.
- Двадцать... Пятнадцать... - начал считать Артур, определяя расстояние на глаз, потому что высотомер давно показывал ноль.
Гайдроп извивался змеей, тащась по земле. Почуяв нашу нервозность, забились в угол Митька с Прошкой.
- Десять... Пять...
Чтобы водород не мог взорваться от трения, надо поскорей расстаться с газом. Так поступает парашютист, торопясь погасить купол. Рука Семена с намотанной красной стропой дернулась. Затрещала приклеенная к оболочке сверху и снизу лента разрывной щели. Выдох - как у кита-финвала. Газ рванулся из оболочки, точно узник на волю. Гайдроп начал таскать корзину из стороны в сторону.
- Ноль! - Артур выключил барограф, лента которого невозмутимо записывала весь наш полет, и успел докричать последнее: - Держись!
Корзина с лета врезалась в землю. С терзающим душу скрипом спружинив от удара, она подскочила метров на пять, накренилась так, что посыпалась вся поклажа. Потом бухнулась вновь, опять подпрыгнула. Что-то тяжелое больно колотило по бокам и голове. По лицу хлестали стропы. Свободной рукой я попытался дотянуться до Митьки, чтобы удержать пса, но он уже был вынесен и повержен. За котенка я не волновался. Прошка при любой раскладке приземлялся на все четыре. Через минуту краем глаза я заметил Митьку. Он несся за нами по степи. Корзину, как перекати-поле, тащило до тех пор, пока не вышел весь газ и не улеглась оболочка. Гордое творение теперь съежилось, испустило дух, превратившись в бесформенную груду серебристой ткани. На карачках мы выползли на белый свет. У Сенечки заплыл глаз. Артур держался за щеку. Поднявшись на ноги, мы почувствовали, как качается и плывет земля. Ощупали ноги, руки - вроде целы...
Уже в затухающих сумерках мы стащили в одну кучу вещи, растерянные при посадке. Ни разбить палатку, ни залезть в спальные мешки не было сил. Дикий неодолимый сон навалился на нас. Артур и Сенечка подсунули под головы парашюты. Я повернул спальник мягкой стороной, поискал положение, в котором тело бы не болело, но, кажется, так и уснул, не найдя.
Жаркое солнце било в глаза. Я кряхтел, морщился, пытался повернуться на другой бок, но даже сквозь сомкнутые веки проникал яркий слепящий свет. Наконец собрался с духом и сел, охнув от боли. Болело все - от макушки до пяток, как после побоев. С усилием раскрыл глаза и заревел от страха. На меня смотрела дьявольская морда. В панике я треснул по ней кулаком, вскочил на ноги. И тут увидел, что нас окружает тысячная орава овец. Поджарые после летней стрижки, похожие на гончих, животные лезли на распластанную на земле оболочку, слизывали с нее влагу, которую мы стащили с холодного неба. Митька молча гонял овец, но отара, презрев страх, бросалась с другой стороны. Овцы хотели пить. Пинками я разогнал самых нахальных - острыми копытцами они могли порвать казенное имущество.
Артур и Сенечка проснулись уже после того, как оболочка просохла и овцы отхлынули. Мы еще раз прошлись по степи до того места, где корзина впервые встретилась с землей, подобрали утерянные экспонометр, патроны, Сенечкину запасную куртку, нож Артура в кожаном чехле... Потом сложили оболочку, в корзину упаковали вещи.
Я развернул рацию. Она, конечно, не работала после такой "мягкой посадки".
Стало припекать. Мы вылезли из меховых одежд, оставшись в свитерах и спортивных брюках.
- Где же все-таки люди? - недоумевал Артур, как бы спрашивая овец, безмолвным кольцом окружавших нас.
Развернув карту, Сенечка проговорил:
- В семи километрах к северу от нас Карабулак. Восточнее, в десяти, Джанысгой...
- Если из поселков нас не заметили, то чабаны-то должны увидеть! Может, прячутся?
