— Ну, так стоит ли об этом сожалеть?
— Вряд ли: язык идет вперед. Это страна идет назад. Я однажды написал фразу, и мне ее вычеркнула одна эмигрантская газета. Я написал ее, когда еще был Горбачев: «Россия, как и ее партия, нереформируемы». А редактор этой газеты сказал: «Идут же, идут реформы, что он пишет такое?!». И он взял и вычеркнул эту фразу — как моя цензура в свое время вычеркивала мне их из рассказов. Я ему позвонил и сказал: «Слушай, это моя точка зрения. Я так думаю, Илья Суслов. Ты можешь сослаться на меня». А он мне: «Я просто не могу себе представить, что ты прав!» — «Ну, так, говорю, и напиши — что я не прав, но мою фразу оставь!»
Мы-другие
— Вот как раз об этом я и хотел тебя спросить, так сказать, под занавес: каким ты видишь будущее страны?
Илья заговорил сразу, не задумываясь.
— Отвечу. Россия выживет, если она будет состоять из нескольких «Россий». Она и сейчас распалась на регионы, которые совершенно не подчиняются центру, что бы там ни говорили. Она должна экономически распасться на несколько стран. Необходима дробность, которая обеспечит самодостаточность регионов и побудит их торговать друг с другом. Ну, например, Сибирь, Дальний Восток. Честно говоря, фактически уже отпал Сахалин. Давно не принадлежат управленческому центру России Курильские острова, о которых спорят наши русские националисты — это все ушедшие вещи, власти не могут их прокормить.
Идет война губерний и губернаторов между собой. Все стараются побольше нахватать фондов из центра, но деньги растворяются в воздухе. Людям не платят зарплату, шахтерам, например, годами. Учителям не платят зарплату. Если уже и учителям не платят, возникает ненависть к этому режиму, тоска по прошлому: будь Сталин жив, был бы порядок. При нем всегда цены снижали: на гинекологические кресла — на 10 процентов! На пудру сахарную — на 3 процента! А эти зарплату не выдают…
— Тем не менее, существуют политические амбиции тех, кто сегодня руководит страной. И существуют экономические интересы и связи — так что вряд ли легко произойдет распад. А если и произойдет — то всё это может вызвать гражданскую войну. Не страшно ли?
— Вот уж чего я не желаю России! Но я не вижу для нее будущего: потому что, когда страна ничего не производит, когда ей посланы миллиарды, а все это разворовывается, но зато появляются новые миллионеры, с неизвестно откуда взятыми деньгами… когда становятся банкирами в 30 лет, и у них по 100–150 миллионов долларов, когда появляются мальчишки, которые, приехав сюда, идут в ювелирный магазин и покупают своим женам кольца по 20–25 тысяч долларов… Или когда они покупают здесь, в Лос-Анджелесе, Версаль. Я видел этот дворец, купленный неким господином Ф. Я спросил, сколько ему лет? Мне сказали — 32.
Ты видел этот дом? Ты должен поехать и посмотреть. Это Версаль! Наверху горы снесена макушка и построен дворец. Гараж на 12 «Роллс-Ройсов». Окружено все это решеткой Пушкинского сада. Брокер, который это продавал, сказал мне, что это не единственный его замок. И я вычитал не то в «Вашингтон Пост», не то в «Вашингтон Таймс», что этот господин объявлен в розыск международной полицией и российской службой безопасности. Все его имущество конфисковано. То есть его прихлопнули. А деньги остались материализованными в виде дворца, которым будут пользоваться американские пионеры.
— Которых нет. Да и в России, кажется, тоже их не осталось. А ты там так и ни разу не был?
— Я уже сказал: нельзя вступить в одну реку дважды. Я боюсь встречи со старыми товарищами. Потому что мы уехали, а они остались. Поезд ушел. Как мы живем и как мы выжили — их не интересует. Все эти истории-байки, которые мы вспомнили сегодня, им до феньки. Что они могут мне рассказать? Они все в вещах каких-то… А мы — нет. Мы — другие.
Ты не можешь приехать в Россию, как я приехал в Прагу в прошлом году, например. Она меня поразила — это прекрасный, интересный город. Там ты себя чувствуешь американцем. Доллар там еще доллар. И ты себе можешь позволить то, что не можешь позволить в Швейцарии, где ты себя чувствуешь бедняком и нищим, сколько бы денег ты ни привез.
— В то время как в России сходить в ресторан — полумесячная зарплата среднего американца, — добавил я со слов бывающих там знакомых.
— А я не хочу ходить в России в ресторан и оставлять каким-то негодяям полумесячную зарплату! — живо продолжил Илья. — Кто эти люди? Я не чувствую никакого родства с ними. Я знаю о них все, потому что я в информационном бизнесе — я знаю о России все! Чувствовать это там и получать инфаркт я не хочу. Особенно я не хочу получать инфаркт от встречи со старыми товарищами.
— Ты и на Самотеку бы не зашел? — я имел в виду редакцию «Литературки», где столько лет провел за служебным столом мой друг и собеседник.
— Понимаешь, если бы я был там, то я бы зашел и на Самотеку, и в Безбожный переулок, и на 1-ю Мещанскую, и на Суворовский — где было столько выпито, в Клуб писателей на улице Воровского. Посмотрел бы — а меня, скорее всего, никто бы не узнал, потому что я очень состарился. Я бы тоже никого не узнал, потому что кого я знал — умерли. А с теми, кто жив, я виделся здесь. В Штаты они приезжают — ни они, ни я не чувствуем от этих встреч удовлетворения. Что-то ушло…
— Интересно. А вот брат твой с удовольствием туда ездит, — заметил я, имея в виду, что Миша вот уже несколько раз был приглашен туда работать над новыми фильмами. И работал.
— Он другой. Он менее политизирован, чем я. И, кроме того, он не просто творческий человек, он киношник — а это, так сказать, международный жанр. Он не сценарист и не режиссер, а кинооператор. Он видит кадр, композицию, а не действительность. Он видит искусство, а не жизнь.
Я здесь выжил, я работал, написал пять книг, которые там никогда бы не издал. А сейчас там не интересуются мной. Помню, мне позвонил за неделю до смерти Сережа Довлатов. Он, кстати, автор всех рецензий на мои книжки. Так вот, он сказал: «Илья, со мной случилось вот что: меня напечатали в России! И более того, собираются издать собрание сочинений. Я почему вам звоню: потому что с вами произойдет то же самое. Я только хочу вам сказать, что мне это радости не принесло. Это чуть поздно. Я хочу вам сказать, что когда это с вами произойдет, это может не вызвать радости. Чтобы вы не боялись этого чувства». Я сказал: «До свиданья, Сережа. Спасибо». Они и меня начали печатать при перестройке, а потом перестали. То ли я им неинтересен…
Илья задумался.
— То ли время переменилось, — добавил я.
— Да, — согласился Илья. — Время переменилось. Но они еще нас откроют. Мы — исторические писатели. Мы стали историческими писателями, потому что пишем об империи, которая больше не существует. Это — как дикари, которые победили Рим и пишут историю Рима. Это мы. А Рима уже нет! Нет Советского Союза. Нет Русской империи. И мы — как её осколки, как осколки «Титаника» Они нас ищут. Открывают. Знаешь, сколько стоит осколок «Титаника»? Огромные деньги — миллион долларов. Я не знаю, может быть, я очень резко говорю о России, но я не хочу врать. Я не считаю ее моей страной. Это страна, где я родился. Я не хочу принадлежать тому, что там сейчас происходит. Чувствовать себя частью этого.
