17 и 18 июня я узнал, что бригада пойдет на запад на соединение с генералом Резухиным. Было ясно, что, вероятно, на Иро мы не вернемся, и здесь хозяевами будут красные, а потому в спешном порядке весь запас печеного хлеба приказал пустить на сухари, а муку отправить в Ван-хурэ, но ее оставалось очень мало (300–400 мешков). Сухарей и муки для дивизии в 3000–3500 человек могло хватить лишь на короткое время. Чем кормить дальше — неизвестно. Много мяса — на него я возлагал все надежды, и на то, что каждый командир части со своим начхозом напитают своих всадников, зная, что в складах интендантства нет ничего. В дальнейшем так и случилось.
Когда стало известно, что бригада уходит на запад, оставляя незащищенной Ургу, где остались семьи офицеров и всадников, мы, семейные, переживали тяжелые минуты за участь своих семей. Старые унгерновцы нас утешали тем, что, наверное, Унгерн отдаст распоряжение в Ургу, чтобы семьи были эвакуированы под охраной в Маньчжурию, как это было, когда Азиатская конная дивизия уходила из Даурии. Будучи пленниками воинского долга и барона, мы положились на волю Провидения и пошли по путям, кои были угодны генералу Унгерну. В наших сердцах еще не угасла вера в успех Белого движения.
Смерть войскового старшины АрхиповаДня за четыре до выхода бригады с Иро в лагерь прибыл на автомобиле подполковник Сипайлов. Пробыл он в отряде несколько часов и также незаметно исчез, не повидав никого. Его появление в отряде всегда несло кому-нибудь смерть. Избранником оказался храбрейший и любимец солдат — войсковой старшина Архипов.
Между Сипайловым и Архиповым была лютая вражда из-за сестры Архипова, которую Сипайлов пытался принудить к сожительству. Сипайлов долго и настойчиво доискивался причин погубить Архипова. Были слухи, что Архипов при занятии Урги, когда он реквизировал ценности Китайско — монгольского банка, не сдал всего золота в “казну”, а часть его утаил, но доказательств к этому не было.
По уходе дивизии из Урги вестовой Архипова по какой-то причине остался в Урге и под пьяную руку сболтнул, что он вместе с Архиповым спрятал 2 пуда золота. Подполковник Сипайлов арестовал вестового войскового старшины Архипова, допросил его с “пристрастием” и выудил признание, что у Архипова много золота, но где оно и сколько его — не знает. Такое “досье” Архипова Сипайлов преподнес Унгерну.
Войсковой старшина Архипов срочно был вызван из сторожевого охранения, сдав командование полком войсковому старшине Маркову. Архипова Унгерн передал в руки прапорщика Степаненко. Конечно, его били, пытали, несмотря на то, что Архипов сразу же сказал, что он утаил примерно 17–18 фунтов золота, которое и прожил за 4 месяца, благодаря чему он, его сестра и любовница жили хорошо и ни в чем не нуждались. В бригаде ходили слухи, что после пыток Архипова подвесили к дереву, росшему в камышах на болоте, где его день и ночь грыз болотный “гнус”. В день ухода с Иро его, едва живого, удушили китайской “закруткой”. Позднее мне передавал офицер из нечаевского дивизиона, ушедший последним с Иро, что они нашли письмо войскового старшины Архипова — своего большого и любимого начальника и, несмотря на страх перед Унгерном, с воинскими почестями предали земле прах храброго воина.
Большинство в отряде, уходя с Иро, не знало о последней трагедии на Иро. Отсутствие Архипова объясняли дачей ему специального задания Унгерном. Когда же факт его смерти не оставил сомнений, то он вызвал глубокое возмущение в душах всех чинов дивизии, так как ни за какие деньги нельзя было купить такого партизана, офицера и командира. Хороший был казак… Так не был пощажен один из лучших начальников, много содействовавший Унгерну в успешных боях ради “принципа”.
Поход на запад23 или 24 июня бригада снялась с удобного, сытого лагеря на Иро и стройной колонной пошла на запад вниз по Иро. К вечеру второго дня бригада вышла на берег Орхона, выше впадения в него Иро. Орхон в этом месте не имел бродов. Нужны были мост, плоты или паромы, но не было леса на постройку средств переправы. Один выход — плыть через Орхон. Трагическое положение было для монгол, боявшихся воды и не умевших плавать. Не умели плавать почти все буряты и многие русские.
Но раз отдан приказ “дедушкой” переправляться вплавь, нужно плыть. Всадники сняли одежду, вооружение — все приторочили на седла, подобрав стремена. Сотня за сотней подходили к берегу Орхона, входили в воду, держа коней справа от себя за перекинутые через переднюю луку поводья узды. Первыми начали переправляться русские сотни, их примеру следовали остальные. Картина переправы достойна кисти художника. Через 2 часа все войско было на левом берегу Орхона. Слышался смех, говор, шутки. Тянули канатами пушки и пулеметные двуколки по дну реки, благо дно его было твердое — галечное.
Табуны коней, скот переправили без особых затруднений. Затруднение составляло переправить монгольские арбы с продовольствием и имуществом, но наскоро из монгольских телег соорудили плоты и на них переправляли имущество и таких калек, как я. К вечеру вся переправа была закончена, и у костров до поздней ночи слышались веселые казачьи песни.
Было известно, что Резухин где-то у Ергина. К нему можно было пройти сравнительно спокойно, переваливая небольшие хребты, но Унгерн повел бригаду вдоль правого нагорного берега Селенги, вдоль которого вилась пешеходная тропа среди прибрежного кустарника и леса. Впереди бригады двигалась созданная саперная команда человек 150 с лопатами, топорами, кирками. Они расчищали путь, способный пропустить пушки и обоз. Шли очень медленно. Люди и кони сильно выматывались из сил. Расстояние всего в 200 км по прямой дороге бригада могла пройти в 4–5 переходов, а мы шли почти две недели. Какие цели преследовал Унгерн, ведя бригаду избранным им тяжелым путем — неизвестно. 7 или 8 июля с нагорного берега увидали палатки 2–й бригады. Марш был закончен. Что ждало впереди — никто не знал. Никто и ничего не знал, что творится вне точки стояния бригады.
На реке СеленгеПрибывшая бригада расположилась биваком на правом нагорном берегу, на узкой прибрежной полосе. Бивак растянулся километра на два. Перейти на луговой левый берег не могли, так как мост через Селенгу в середине был разорван. Плохое место для бивака не позволили красиво и гигиенично разместиться частям войск, что вызывало дикий гнев генерала Унгерна. Он набрасывался на чинов своего жалкого штаба, на начхозов частей и офицеров.
Здесь, на Селенге, у генерала Унгерна родилась в голове новая мера дисциплинарного взыскания — сажать виновных офицеров на деревья. Какая из четырех мер наказания (купать, на лед, крыша, деревья) более жестокая — сказать трудно, не испытав их, но были офицеры, кои испытали все четыре и, по их мнению, сидение на дереве — самая худшая. Представить себе физическое состояние наказуемого просидеть суток трое — четверо на тонкой ветке высокого дерева, преимущественно на колючей сосне в 2–2,5 сажени от земли в дождик или непогоду, когда ветер качает и гнет сосну, как тростинку и наказуемый руками и ногами удерживается за колючие ветви, чтобы не упасть.
