(Н. С. Трубецкой. Письмо к Р. О. Якобсону от 1 февраля 1921)
Но в целом в среде русских интеллигентов старой формации, в особенности тех, кто волею обстоятельств оказался в эмиграции, они вызвали бурю:
...
По приказу самого Архангела Михаила никогда не приму большевицкого правописания. Уж хотя бы по одному тому, что никогда человеческая рука не писала ничего подобного тому, что пишется теперь по этому правописанию.
(И. А. Бунин)
...
Зачем все эти искажения? Для чего это умопомрачающее снижение? Кому нужна эта смута мысли в языковом творчестве?
Ответ может быть только один: всё это нужно врагам национальной России. Им; именно им, и только им... Помню, как я в 1921 году в упор поставил Мануйлову [2] вопрос, зачем он ввёл это уродство...
(И. А. Ильин)
Не приняли новую орфографию Блок, Цветаева, Пришвин, Вячеслав Иванов, Алданов, Иван Шмелев.
Цветаева, правда, сперва запрещавшая печатать свои книги по новой орфографии, потом сменила гнев на милость. Написанную в 1931 году свою статью «О новой русской детской книге» она завершила таким постскриптумом:
...
P. S. А с новой орфографией советую примириться, ибо: буква для человека, а не человек для буквы. Особенно если этот человек – ребенок.
(Марина Цветаева. Собрание сочинений в семи томах. Т. 5. М. 1994. Стр. 328)
Но русская эмиграция первой волны с новой орфографией так и не примирилась. И в 20-е и 30-е годы все книги русского зарубежья печатались по старой, дореволюционной орфографии.
И только в 40-е и 50-е годы, когда на Запад хлынула новая волна эмигрантов из СССР, все издания русского зарубежья наконец перешли на новую орфографию.
Солженицын, оказавшийся в эмиграции в годы, когда там доминировала уже эта, вторая волна, не мог с нею не считаться. И когда он начал работу над своим многотомным собранием сочинений, перед ним – вплотную – встал вопрос: по какой орфографии его печатать, по старой – или по новой.
Решить эту проблему было непросто, потому что в конечном счете его не устраивала ни та, ни другая. Ни старая, дореволюционная, ни новая, советская.
И поневоле пришлось ему создать СВОЮ.
* * *
Работу над изданием этого своего многотомного (в 1991 году вышел двадцатый том) собрания сочинений Солженицын начал в 1977-м. Тогда же стал складываться и этот его языковедческий труд. В 1982-м, когда он счел его завершённым, к печати готовился десятый том Вермонтского собрания, и именно в этот десятый том он его и включил.
Полное название этого его сочинения было такое: «Некоторые грамматические соображения, примененные в этом собрании сочинений». И начиналось оно так:
...
При печатании текстов нельзя было многажды не столкнуться с некоторыми неясностями и недостатками действующей русской орфографии и в иных случаях не предпринять самостоятельных шагов. Эти решения и объясняются здесь.
(Александр Солженицын. Собрание сочинений. Том десятый. Вермонт – Париж. 1983. Стр. 557)
Не только истинное назначение этого труда, но и форма его не могла уложиться в эти, так скромно им обозначенные, рамки. С первых же строк сразу бросается в глаза, что при всей видимой – показной – скромности, заявленной и в самом его заглавии («Некоторые соображения»), претензии у автора были большие.
Выразились они не только в содержании трактата, но и в его стилистике:
...
Всякая дифференциация в языке, его способность различать – драгоценна, она есть сила и талант языка. Большевистские реформы и практика советских лет направлены против дифференциации, они стирали рельеф и различия русского языка...
При нивелировке языка значительное разрушение потерпел предложный падеж. Уже упомянуто, как он частично пострадал от отмены «ятя». В том же неосмысленном порыве всеобщего «упрощения» был срезан предложный падеж ещё одного обширного класса существительных – среднего рода с окончанием «ье», стали писать предложный в точности как именительный и винительный: в Поволжье, в платье (без всякой логики сохранив предложное «и» для случая полного окончания «ие»: в платии). Но нельзя объяснить разумно, зачем уравнивать три разных падежа, затруднять распознание, а предложный лишать его естественной формы:
в Заполярьи в многолюдьи на перекрестьи
в заседаньи в окруженьи в платьи
о здоровьи в окружьи в Поволжьи...Этот случай предложного падежа имеет важное продолжение в смешении некоторых словообразований и наречий. Мы пишем:
вступил в противоречье (вин. п.) с чем
находится в противоречьи (предл. п.) с законами
в продолжение (вин. п.) этой книги будет написано
в продолжении (предл. п.)
многих веков...Я нахожу неверной единообразную директиву писать во всех случаях: «вследствие» и «в течение» (когда речь идёт о времени), теряя разницу между направленностью и пребыванием. Нет основания столь непроходимо отличать течение времени от сходного ему течения реки и для времени запретить образование наречия от предложного падежа «в течении» – хотя именно этот смысл чаще всего и вкладывается, а навязывают редко здесь прилагаемый по смыслу винительный падеж. Напротив, «впоследствии» единообразно указывают нам в форме от предложного падежа, хотя и тут жива форма от винительного. (Там же. Стр. 561–562)
Это стиль не писательских рамышлений, каких в то время было много. Это язык ученого, лингвиста.
Один из самых яростных отрицателей нового русского правописания на вопрос: «Для чего нам нужна буква «ять»?» в запальчивости ответил: «Хотя бы для того, чтобы можно было отличить грамотного от неграмотного!»
Более весомого аргумента не нашел.
Солженицын их находит:
...
Мгновенное и бесповоротное искоренение «ятя» из самой даже русской азбуки повело к затемнению некоторых корней слов, а значит, смысла и связи речи, затруднило беглое чтение. Например, перестали отличаться:
ъсть (кушать) и есть (быть)
ъли (кушали) и ели (деревья)
въдение (от выдать, знать) и ведение (от вести, направлять)
свъдение (о чём) и сведение (к чему)
тъ (местоимение) и -те (частица)
нъкогда (когда-то) и некогда (нет времени)
вообще нъ– как указатель неопределённости и не– как отрицательная приставка
лъчу (на крыльях) и лечу (рану)
смъло (храбро) и смело (спахнуло)
видън (издали) и виден (собою)
