Для наших партнеров по Варшавскому договору обстановка была несколько иной. Они находились на переднем крае противостояния между Востоком и Западом, их территории были потенциальным театром военных действий между Варшавским договором и НАТО. Для них Варшавский договор имел особое значение – и как структура обеспечения территориальной целостности и национального суверенитета, и как инструмент подавления внутренней оппозиции, и как механизм получения дополнительной помощи от СССР.
Хочу подчеркнуть, что никогда Советский Союз не оказывал никакого давления на государства, входившие в состав Варшавского договора. Не было голого диктата в форме жестких приказов: «Сделайте так и не иначе!» Другое дело, что мы «подталкивали» страны – участницы Варшавского договора, чтобы официально принятые решения доводились до конца.
За годы моей службы, в том числе в должности министра обороны, мне приходилось много общаться со своими коллегами и партнерами по Варшавскому договору. Естественно, у меня были хорошие, рабочие отношения со всеми министрами обороны этих стран. Но пожалуй, самыми тесными, я бы даже назвал их дружественными, были у меня отношения с министром обороны ГДР генералом армии Гейнцем Кесслером. Мы с ним оба понимали, куда все идет, какая судьба может ожидать наш Варшавский договор.
Довольно тесные отношения по военной линии были с Болгарией. Правда, во время моего посещения Болгарии разговор шел только вокруг советских поставок: «Дайте нам больше танковых башен, мы их установим на границе. Дайте нам побольше горючего и топлива. Дайте нам грузовики…» Такой, я бы сказал, «потребительский» стиль отношения Болгарии к СССР был типичным для этой страны.
Венгерская сторона была намного сдержаннее. Никогда ничего не просила, никакими своими достижениями особенно не хвасталась. Но я лично всегда чувствовал, что события 1956 года, ввод наших войск в Венгрию для подавления контрреволюционных событий, наложили особый отпечаток на сознание венгров, даже высокопоставленных партийных и военных деятелей. Внешне тем не менее все выглядело вполне благодушно: венгры демонстрировали свои дружественные чувства. У советской Южной группы войск, дислоцированной на территории Венгрии, никогда не было особых проблем с населением или органами власти. И все же определенный холодок во взаимоотношениях ощущался.
Румыния, в отличие от всех других членов Варшавского договора, никогда не стеснялись заявлять о своей особой позиции, о своей самостоятельности. Во время визита в Румынию я слышал укоризненные нотки в словах хозяев – мол, Советский Союз мало помогает, а вот требует много. Речь шла о настоятельных рекомендациях с нашей стороны в адрес вооруженных сил Румынии поддерживать высокий уровень боеготовности. Отношение румын к своим соседям и «братьям по оружию», как тогда мы характеризовали Варшавский договор, было в определенной степени высокомерным. Частенько в их словах и делах проскальзывали элементы национального превосходства. Много раз в неофициальной обстановке румынские партийные и военные руководители прямо заявляли, что страна ведет свою историю от великой Римской империи, а не от каких-то славянских племен, дикарей и варваров эпохи Рима. Сам Н. Чаушеску, как говорят, любил кичиться историей Румынии, хотя замалчивал тот факт, что пять веков страна находилась под властью Османской империи…
Военно-политические отношения Польши с Советским Союзом тоже были непростыми, можно сказать специфическими.
Мне приходилось неоднократно встречаться с В. Ярузельским в прошлом, в частности в Крыму. Когда я командовал там 32-м армейским корпусом, к нам приезжали на отдых многие руководители иностранных государств – и военные, и государственные. Одних встречал по протоколу с почетным караулом, других – в частном, неофициальном порядке. Бывал там и В. Ярузельский. Вспоминается мой визит в Польшу уже в качестве министра обороны СССР и встреча с Ярузельским. Тогда я особенно отчетливо почувствовал, что он был одинок. Он принадлежал к тем политическим силам, которые были сформированы на территории СССР в годы Второй мировой войны и получили власть в Польше благодаря Советскому Союзу. А ведь было еще правительство Польши в изгнании, находившееся в Лондоне. Даже в армии в послевоенной Польше, хоть и ставшей социалистической Польской Народной Республикой, имели место определенные трения, сильны были прозападные настроения.
Но когда в 1980 году в Польше произошли волнения, сперва на севере, потом – по всей стране и встал вопрос о вводе войск Варшавского договора в Польшу, Ярузельский лично подтянул все свои боеспособные дивизии к Варшаве с целью недопущения иностранного вторжения. Кстати, эта акция сыграла свою роль: в Москве не решились ввести войска. У нас опасались стычек и столкновений с польскими войсками, что было бы полнейшим крахом всей идейно-политической сущности социализма, концом насаждавшегося более тридцати лет лозунга о братской дружбе.
В польском обществе, в том числе и среди военных, нередко звучали обиды в адрес нашей Красной армии, которая якобы на конечном этапе войны не помогла полякам, поднявшим в августе 1944 года знаменитое Варшавское восстание. В интерпретации некоторых авторов, отказ советского командования помочь восставшим привел к поражению, гибели почти 200 тысяч поляков и жестокому разрушению города. Но эти авторы просто игнорировали факты.
Советские войска к концу июля выдохлись в ходе Белорусской стратегической наступательной операции, необходимо было подвезти боеприпасы и материальные средства, пополнить потери в живой силе. Фашисты отступали, но каждый рубеж нам давался с бою. В составе 1-го Белорусского фронта наступала 1-я Польская армия, да и сам командующий фронтом – генерал армии К. К. Рокоссовский был не чужим для поляков, у него самого в Польше находилась сестра. Но и он сделать ничего не мог, ведь руководители Варшавского восстания не согласовали с советским командованием ни планов, ни сроков своего выступления против немецких оккупантов. И хотя историки и специалисты знали всю подноготную тех событий, на уровне обыденного сознания антисоветские стереотипы укреплялись.
Поляки всегда относились к нам недоброжелательно, начиная, наверное, еще с 1613 года. Минин и Пожарский разбили и изгнали поляков. Отец первого русского царя Михаила Романова Федор, посланный в Польшу в составе русского посольства на переговоры, был заключен там в тюрьму. До 1618 года он находился в польском заточении и только после этого был отпущен. Историческая память любой нации хранит память о победах и унижениях, несправедливости и коварстве соседей. Все это, естественно, сказывается на отношениях между странами и народами.
