На следующий день, к одиннадцати утра, покончив с розданным накануне пайком, мы уже заняли оборону. Учитывая сложность положения, отдыхать мы не могли. Несмотря на риск, отплывали все новые суда с беженцами.
А в море поднялись волны. Все вокруг покрылось льдом. Люди ожидали, когда их вывезут, и не думали жаловаться.
Наши войска продолжали удерживать город и подступы к нему. Отступать было некуда. Корабли подвозили продовольствие, припасы, лекарства. Показалось, что русские выдохлись и отступили. У нас улучшалось настроение. Но наделе они просто сконцентрировали силы южнее. Под угрозой ршходились Кенигсберг, Гейлигенбейль, Эльбинг и Готтенгафен. Позже я узнал, что в этих городах беженцам пришлось еще хуже. Русские бросили Мемель и сосредоточились на продвижении в глубь Пруссии, где их встречало отчаянное сопротивление. Однако три мощные советские армии, вошедшие на территорию Германии, во много раз превосходили остатки немецких войск по числу солдат и боеприпасов. К тому же они пылали желанием отомстить. Что означала эта месть, объяснять было не надо.
Помимо пруссаков, спасались от большевиков литовцы; русские, противники коммунизма; поляки. Число эвакуированных по морю достигло нескольких тысяч.
Ветеран установил пулемет на развалинах дома, стены которого всего на метр поднимались из земли. Время от времени он смахивал с дула снег. Руки его посерели от мороза. Со времени нашей последней атаки к ветерану вернулось спокойствие. Нервное возбуждение, охватившее нас, его не коснулось. Он больше не участвовал в наших спорах, а страдания его не волновали. Его не трогали ни война, ни мороз, ни беженцы. Такое поведение казалось нам странным. Мы подумывали, не сошел ли он с ума.
Однако тем утром его пулемет спас нас от русского патруля, который проявил к нашему взводу излишний интерес. Перед нами показался грузовик «фольксштурма». Русские обстреляли его, прикончив двух старых солдат, находившихся в кабине. Но и теперь эта колымага загораживала нам обзор.
Русские под ее прикрытием попытались подойти поближе и забросать нас гранатами. Но Винер открыл по ним огонь, и с ними было покончено. Решающим фактором становилась быстрота реакции, а с этим у ветерана все было в порядке. Теперь он молча сидел и протирал пулемет, будто ювелирное украшение. Я, Гальс, Линдберг и еще двое солдат застыли перед холодными станинами орудий. Мы понимали, что они не гарантируют нам безопасности.
В моем распоряжении было три противотанковые гранаты и новый автомат, а также магнитная мина, которая давила мне на живот. В Мемеле на нас было навешано столько взрывчатки, что мы могли умереть мгновенно: с таким грузом далеко не убежишь.
Мы еще две недели удерживали позицию. Каждый второй день приходилось отбивать атаки. Наш тыл находился поблизости от фронта, что позволяло нам дежурить посменно. Рядом, на улице стоял знак, на котором указывалось, что до побережья осталось десять километров. Последние десять километров. Ветеран говаривал мне в шутку:
— История повторяется. Твой прадед так же бежал с войсками Наполеона. Считай, что это семейное проклятье. Может, хоть это тебя утешит.
Как-то вечером, вернувшись во влажный, покрытый льдом подвал, служивший нам вместо казарм, мы заметили, что мирное население Мемеля улетучилось. Пока мы вели бои, ушли последние корабли с беженцами. Проходя по улицам города, который стал больше напоминать кладбище, мы этому даже обрадовались.
Мои друзья молча бросились на постели, поглощая привезенный паек, даже не замечая, что едят. Им было все равно. Ведь они думали совсем о другом. Их глаза, привыкшие видеть бой, теперь обратились в самих себя. Они словно погрузились в сон и мечтали лишь о том, что вскоре прибудет пароход и увезет нас отсюда. Мы наконец покинем Мемель — город, где столько пришлось испытать.
Я же перестал рисовать себе радужные картины: слишком часто впоследствии они превращались в кошмары. Отказался от всего, что имел: от чувств, страданий, страстей, страха. Я позабыл Паулу, позабыл, что еще молод. Мне нездоровилось, но чего еще можно ожидать в подобных условиях. Ведь даже от тех, у кого в животе зияли огромные дыры, требовали мужества. Кровь стекала у солдат на снег, но они продолжали стрелять, пока их глаза не стекленели. Мне же повезло. Несмотря на приступы кашля, во мне еще теплилась жизнь.
Я смотрел на друзей, пребывавших в полудреме. Они тоже знали, как опасно спать в таком месте. Мемель забирал все — мечты, надежды. Те, кто продолжал надеяться, еще могли сражаться. Но мы уже устали от боев.
Во сне некоторые начинали кричать. Кричали непроизвольно, не в силах остановить стоны.
Были и те, кто молился. Но даже если Бог и услышит их молитвы, он постесняется проявить себя. Ведь он отрекся от милосердия. Так произошло со Смелленсом, который покончил с собой этим утром. До того, как он получил весть о смерти маленького брата, которого он видел лишь дважды, Смелленс хотел жить. Мы все с волнением смотрели на дорогу, по которой доставляли почту. Смелленс продолжал жить, пока хватало сил. Но в Мемеле даже Всемогущий не был в состоянии остановить его.
Начиная со следующего дня началась эвакуация военных. Первыми отправляли тяжелораненых. Лишь тех, кто был совсем безнадежен, оставляли умирать в Мемеле. Радость раненых, которые еще могли ходить, помогала им забыть о боли. Те, у кого развилась гангрена, не думали о предстоящей ампутации. Жизнь возвращалась в нормальное русло. Лишь авиация противника досаждала нам. Особой благодарности заслуживает военно-морской флот: что бы мы без него делали?
Баржа, набитая людьми, попала под бомбежку. Нам пришлось прекратить отдых и заняться делом. Я выпущу подробности. Я еще слишком хорошо все помню. Баржа наполнилась кровью. Мы выкидывали за борт куски человеческого мяса, и на него тут же набрасывались рыбы.
Вначале вода казалась теплой. Но затем наши движения стали все более вялыми, а сердце пронизывала боль. Но останавливаться было нельзя. Два парохода увезли еще сотню солдат. Скоро настанет и наша очередь.
К полудню облака рассеялись. В небе засветило бледненькое солнце. Но теперь мы уже не радовались ему. Скоро появятся русские самолеты.
Они прилетели, когда мы еще не успели закончить расчистку. И никто не удивился: при хорошей погоде этого следовало ожидать. Мы бросились в укрытие. В настоящих цементных бомбоубежищах расположились раненые. Эти убежища использовались как госпитали. Нам же пришлось укрываться в развалинах или в воронках от снарядов и бомб. Забравшись куда попало, мы не оставляли надежды на спасение.
