Не испытывали восторга и многие члены королевской семьи. Из-за размолвки между королем и Бисмарком позабыли сообщить королеве Августе о том, что она становится императрицей. Кронпринцесса Вики писала королеве Виктории 20 января:
...
«Должна сказать тебе по желанию самой императрицы (королевы), что она ничего не знала ни о введении императорского титула 18-го числа, ни о прокламации. Император настолько не расположен ко всей этой затее, что не хотел говорить о ней раньше времени, и никто не взял на себя смелость проинформировать нас. Конечно, мою свекровь поставили в неловкое и унизительное положение, и она была возмущена. Мне стоило больших трудов успокоить ее. Она призывает меня в свидетели, что ей ничего не было известно до самого последнего дня… Ты пишешь, как ты рада тому, что мы теперь живем в ладу. Но тебе неведомо о тех горестях, которые сваливаются на меня, когда мы не ладим. Я была бы только рада, если бы она позволила мне поддерживать с ней добрые отношения… Мне искренне жаль ее: природа наделила ее таким характером и нравом, что ей удобнее всегда чувствовать себя обделенной и Unbefriedigung [82] , и вся ее жизнь – это сплошные страдания и мучения»181.
23 января в Версаль приехал Жюль Фавр – завершать переговоры о капитуляции Французской республики, которые вел единолично Бисмарк при технической помощи группы советников. Капитуляция была подписана 28 января, и теперь прусской армии пришлось взять на себя снабжение голодающего города продовольствием. Решение этой проблемы затрудняли спонтанно возникавшие у Бисмарка вспышки раздражения и гнева. Комиссар-генерал Альбрехт фон Штош вдруг был обвинен в использовании государственных средств для обеспечения Парижа едой. Бисмарк потребовал предать его суду, а через два дня как ни в чем не бывало поинтересовался тем, как идут дела в продовольственном снабжении города182. Кронпринц пометил в дневнике:
...
«За Бисмарком закрепилась недобрая слава зачинщика всех жестоких репрессалий, к которым нам приходится, увы, здесь прибегать; говорят, будто он намеревается установить в Париже такой же режим террора, какой был при Гамбетте. Поводом для таких предположений служат чудовищные максимы и свирепые посулы, которые он без стеснения произносит здесь и которые его жена повторяет в Берлине… На графа Бисмарка совершенно невозможно полагаться, и его политика настолько конвульсивная, что никто не в состоянии составить себе ясное представление о его взглядах, тем более о тайных замыслах»183.
Столь же нелицеприятную запись сделал в дневнике 25 января 1871 года Пауль Бронзарт фон Шеллендорф:
...
«Генерал Мольтке, о котором потомки будут вспоминать как о величайшем полевом командующем всех времен, пал жертвой амбиций талантливой, но низменной личности, которая не найдет успокоения, пока в роли современного major domus не уничтожит вокруг себя все, что достойно уважения и любви»184.
После подписания капитуляции встала еще более болезненная проблема французских репараций. 8 февраля государственное министерство Пруссии определило размер репараций в сумме одного миллиарда талеров (три миллиарда франков), 95 процентов которых предназначались для армии. Отто Кампхаузен (1812–1896), бывший президент «Зеехандлунга», ставший в 1869 году министром финансов Бисмарка вместо уволенного «золотого дяди» фон дер Хейдта185, так обосновал счет, предъявленный Франции:
...
«Людские и материальные потери, понесенные германской нацией, неисчислимы, и наша оценка стоимости военного ущерба представляется вполне великодушной, включая соответствующую дополнительную компенсацию за издержки, не поддающиеся учету. С государственным министерством согласовано»186.
Следуя своей практике использовать любые средства в достижении целей, Бисмарк послал личного банкира Герсона Блейхрёдера посредничать в переговорах с французскими финансистами. Участие еврея в столь важных делах до глубины души оскорбило Бронзарта, и он дважды обращался к дневнику для того, чтобы излить свои чувства:
...
«Теперь он (Бисмарк) с большой охотой общается с евреем Блейхрёдером, своим банкиром, которого он вызвал сюда для официальных переговоров по поводу военных контрибуций, предъявляемых Франции. Возникает вопрос – для чего у нас существуют институты, вроде Прусского государственного банка, если Privatjude (персональный еврей) канцлера, а не один из его высших чиновников, выступает в роли советника в государственных делах… Сегодня утром Блейхрёдер появлялся в главной квартире. В петлице у него торчала искусно сделанная многоцветная розетка, во многих христианских орденах свидетельствующая о принадлежности к Ritterschaft (рыцарству). Как и подобает истинному еврею, он похвалялся аудиенциями у короля, связями в высших кругах, влиянием, которым пользуются толстосумы вроде его самого и Ротшильда. Он, похоже, хорошо информирован о политической ситуации и настроениях графа Бисмарка; теперь ему надо заручиться поддержкой главной квартиры и получить доступ к графу Мольтке».
26 февраля 1871 года Франция и Германия подписали в Версале прелиминарный мир. Сумма репараций выросла до пяти миллиардов франков. Блейхрёдер писал кронпринцу: «Граф Бисмарк ведет себя на переговорах чудовищно бесцеремонно и намеренно грубит; своей бестактностью он шокировал парижского Ротшильда, старавшегося говорить с ним на французском языке»187. 4 марта 1871 года английский еженедельник «Экономист» так прокомментировал счет, предъявленный Франции:
...
«Огромная сумма денег, затребованная в результате победы, убеждает в том, что вымогательство денег могло быть как целью, так и случайным следствием войны. Элемент торгашества, привнесенный в отношения между государствами, разлагает государственных деятелей и рано или поздно окажет тлетворное влияние и на народы»188.
В последний день пребывания в Версале кронпринц попытался уговорить Бисмарка назначить баденского аристократа, барона фон Роггенбаха губернатором Эльзаса. Бисмарк, безусловно, знавший через своих агентов о контактах Роггенбаха с королевой, наотрез отказался. Кронпринц сделал для себя вывод, что Бисмарк предпочитает раздавать должности только тем людям, которые будут беспрекословно исполнять лишь его непосредственные указания: «Сегодня я еще раз и больше, чем прежде, убедился в том, что он настроен играть роль всемогущего Ришелье»189.
