– Эй, бог войны! Что там хоть видно с небес?
Тот движением плеча поправил сползший ремень карабина и, хмуро покосившись на слегка чумазые, белозубо улыбающиеся лица, побежал вверх по заросшему соснами крутому косогору.
– Либо фриц допек «богов», либо начальство – одно из двух, – определил Митя Салов, проводив внимательным взглядом быстро мелькающую между стволов спину связного. – Даже отбрехнуться человеку некогда.
Только в 17.30 под сильно рассеявшейся, полупрозрачной дымзавесой, сквозь которую было видно, как настырно крутились над районом переправы два «Мессершмитта», мы благополучно переехали реку вброд. На том берегу колонна наша сразу свернула влево и двинулась вдоль реки. Проехав несколько сот метров, мы увидели внутри сильно поредевшей от артогня маленькой рощицы с покалеченными деревьями три совершенно разбитые самоходки. Я узнал ИСУ-122, обогнавшие нас вчера. Должно быть, они первыми перешли речку. Их прижали к берегу, и они отбивались на три стороны. Об этом говорит изрытая их гусеницами земля и положение корпусов машин. Мертвые машины в мертвой роще. Вечная слава и память бившимся здесь танкистам, неизвестным для нас героям!
Осталось позади страшное и печальное место. Впереди – широкое поле, покрытый сочной травою луг с темнеющими там и сям глубокими снарядными воронками. Петляя среди конических ям, Нил ведет машину. Сверху мне хорошо видна их глубина. Не иначе как из 210-миллиметровых фриц садит. С чего бы это, да еще и по пустому месту? Видать, с перепугу. В одной из воронок замечаю пожилого пехотинца с пышными черными усами. Он стоит на дне воронки, так что высовывается наружу только его голова в зеленой каске, и пристально всматривается в далекий край луга, к которому подступает темный, неведомый лес.
Высокие черные земляные султаны с огненными прожилками возникли вдруг слева и справа от нашей колонны. Это опять ударили орудия большой мощности. Если их чушка угодит случайно в машину... Но об этом лучше не думать. По команде все ИСУ разворачиваются вправо и маневрируют под огнем, стараясь не сближаться друг с другом, до тех пор пока не прекратился обстрел. С 18 часов стоим перед невидимым противником, не зная, откуда и чего ждать.
Проходит час. Тихо. Вылезаю из машины по малой нужде. Надоевший танкошлем остался в нише, возле рации. Соскользнув с башни в высокую, выше голенищ, некошеную траву, жмусь к правому борту и, не сводя глаз с кромки леса, без паники справляюсь со своим делом. Назад в башню не хочется, и я растягиваю удовольствие – минуту-другую стою рядом с машиной, с наслаждением, глубоко вдыхая чистый и прохладный вечерний воздух. Вдруг всей спиной я почувствовал какой-то неприятный озноб. Оглядываюсь и замираю: прямо в душу мне смотрит черный безжалостный зрачок автомата. Мгновением позже замечаю повыше ствола напряженный и холодно-беспощадный взгляд солдата, а над правой бровью – вылинявшую пилотку с родной пятиконечной звездочкой, зеленой, полевой. Холодея, успеваю громко спросить:
– Ты что так уставился? Своего не признал?
В ответ слышу глубокий вздох облегчения, но согнутый указательный палец на спусковом крючке только чуть-чуть распрямился.
– Н-ну, скажи, брат, спасибо, что сподобило тебя слово сказать. А ведь я тебя срезать уже хотел. – Солдат поднялся из травы, но автомата не опустил и отчитал меня сердито: – Маскрубаха немецкая, брюки черт знает чьи, волоса не обстрижены – значит, фриц. Тут разбираться долго некогда. Эх, мать вашу...
Я немедля стягиваю через голову рубаху, испещренную разноцветными треугольниками, и швыряю ее в траву, а парень, увидев свою гимнастерку с лейтенантскими погонами и эмблему танка на них, окончательно успокаивается и, взмахнув рукой на прощание, исчезает за кормой. Залезая в люк, оглядываюсь назад, но бойца нигде нет, и даже трава нигде не шевелится.
Сегодня только узнали, что вчера освобождена Прага – большое предместье Варшавы на нашем, восточном берегу Вислы. В самой же Варшаве идут ожесточенные бои повстанцев с оккупантами. Полтора месяца фашистские головорезы не могут сломить сопротивления польских патриотов. Допекли, видно, новые тевтоны поляков, за пять лет изуверств и гнуснейших издевательств. Но кому понадобилось поднять восстание именно в такой момент, когда длительное наступление Красной Армии приостановилось на Висле? И льется за рекой братская кровь, славянская, и ничем пока помочь нельзя. Была бы Висла поуже...
Ночью нас отвели с открытого поля на левый фланг. Там, рассредоточив и замаскировав машины в густом молодом ельнике, стали мы ждать утра. Спать было разрешено только на своих местах.
16 сентября
Но сны смотреть не пришлось: три раза после полуночи сыграл «скрипач». У одной самоходки прямым попаданием фугасной мины сильно покорежило подвесной каток. Днем был бой за хутор Кодако. В этом «важном» населенном пункте всего два с половиной домика. Ходили в атаку. На нашей машине ранило автоматчика. Самым трудным сперва казалось нам преодолеть хорошо пристрелянный противником взлобок рядом с хуторком. Это необходимо было сделать, чтобы подобраться поближе к укреплениям немцев. И вот поодиночке, на большой скорости самоходки без потерь проскакивают опасный участок, а две машины, в том числе и моя, лихо прорвались в круглую котловинку с приподнятыми краями. Однако торжество наше длилось недолго: до нас дошло, что мы просто-напросто влипли. Высунуться из низины нам не дают. Едва заведешь двигатель – болванки начинают часто чиркать по левому краю котловины, проносясь над самыми башнями, а на пригорке, оставшемся у нас за спиной, непрерывно встают разрывы, отсекая нас от своих. Впереди, чуть правее, ясно вижу в перископ немецкие траншеи и окопы на некрутом склоне, сбегающем к нам. Бьем по ним, но осколочных у нас маловато, а бронебойные беречь надо.
Под вечер прилетели, на наше счастье, Илы. Быстро сориентировавшись, они один за другим спикировали на открывшие было стрельбу зенитные точки и выпустили для острастки по реактивному снаряду. И должно быть, прицельно, потому что немцы сразу же заметно присмирели. Пока последнее звено Илов пикировало, шушукая своими «катюшами», остальные самолеты уже заканчивали выстраиваться в круг. Не успели выйти из пике замыкающие, а ведущий снова стремительно понесся вниз, и опять огненнохвостый «эрэс» вонзился в землю возле самого немецкого окопа. Штурмовики проделали это же вслед за командиром. Они работали так деловито и невозмутимо, как будто по ним и не стрелял никто. Потом на немецкие позиции полетели бомбы, и все поле заволокло черным дымом, в котором то и дело мелькали огненные лезвия новых разрывов. Черт подери, до чего приятная картина! Удобно ль на себе примерить, херры?
