Я очень хорошо спал в ту ночь, но меня разбудил стук проводника в дверь купе.
— Просыпайтесь! — кричал он. — Мы уже в Тукумане! Вам надо вставать!
Я открыл дверь.
— Скорее, сэр. Все пассажиры уже сошли!
— А как я доберусь до Буэнос-Айреса?
— Вы опоздали на поезд! Попытайтесь вечером сесть на экспресс «Северная звезда». Понимаете, — пропыхтел он, вынося мой чемодан на перрон, — мы должны были прибыть сюда еще вчера. И у всех остальных пассажиров та же проблема.
Итак, с его помощью тусклым серым утром я оказался на вокзале «Бельграно» в Тукумане. Утренняя прохлада уже сменялась дневной духотой. Из-за тумана пальмы в парке перед вокзалом казались призраками. Я сдал чемодан в камеру хранения и отправился завтракать.
Глава 19. «Ла-Эстелла-дель-Норте» («Северная звезда») до Буэнос-Айреса
Вынужденное опоздание в итоге принесло мне удачу. Ибо нет более удобного способа покинуть высокогорные равнины — этот мир каменных пустошей, — чем просто пересечь ночью границу Аргентины, в течение дня проехать по безлюдным предгорьям и на следующее утро прибыть в столицу большой провинции, чтобы пройтись по ее улицам до того, как жители проснутся. Часы показывали половину восьмого: даже кофейни были еще закрыты. Королевские пальмы и темно-зеленые араукарии кутались в лохмы тумана. У меня в запасе был целый день: если ничто в городе Тукуман не убедит меня задержаться, я могу сесть вечером на «Северную звезду» и в спальном вагоне доехать до Буэнос-Айреса. На этом перегоне меня поджидал риск. В моем дневнике хранилась вырезка из газеты, купленной в Боготе. «Железнодорожная катастрофа в Аргентине: 50 погибших» — гласили по-испански огромные буквы на первой полосе. «По сообщениям полиции, экспресс „Северная звезда“ едва пересек границу провинции Тукуман, когда потерпел крушение из-за неисправности пути». Далее репортер с истинно латиноамериканским темпераментом смаковал подробности катастрофы, случившейся всего месяц назад. «Начальник вокзала в Тукумане заверил меня, что вы безо всякого труда купите билеты на этот поезд, — говорилось под конец, — поскольку из-за крушения люди боятся на нем ездить».
Тукуман оказался гораздо старше, ровнее, чище и скучнее, чем я ожидал. Это был чрезвычайно провинциальный город, изолированный и замкнутый в себе. И хотя мы находились в Аргентине, в нем чувствовалось что-то сугубо европейское, с налетом старины. Пожилые черноусые мужчины в идеально отутюженных костюмах чинно сидели за столиками в кафе или в креслах чистильщиков обуви, полировавших их и без того блестящие туфли. Девочки в мешковатой школьной форме спешили на уроки, но непременно задерживались возле церкви, чтобы прикоснуться к колену Распятия жестом, полным настоящего благоговения. Старая Европа просвечивала в фасадах зданий в центре города, в обилии бумажных документов в банке (каждую операцию здесь фиксировали в трех экземплярах), в продуманной небрежности женщин, делавших покупки, и даже в самовлюбленных манерах тщательно причесанных юнцов. Жилые дома напоминали мне Францию, а официальные здания — итальянское барокко. Зато памятники и статуи были чисто южноамериканскими и оттого еще более нелепыми: богини беззастенчиво выставляли напоказ свою наготу, а мускулистые герои принимали совершенно вычурные позы.
После полуголых индейцев, обитавших на продуваемых всеми ветрами горных плато, и крестьян в убогих деревнях вдоль границы, и скалистых ущелий, проложенных реками на севере, я менее всего был готов увидеть такой город, как Тукуман. Он казался мрачным, но мрачность — одна из обычных черт аргентинского характера. Это не темнота и мрак отчаяния, а скорее какое-то душевное уныние, сродни той непреходящей меланхолии, которая снедает иммигрантов в дождливый вечер вдали от родины. Однако внешних признаков упадка я не заметил, и если здесь и имелись какие-то страшные тайны, все они были надежно укрыты в камерах пыток в полицейских подвалах или трущобах, в которых жили рубщики сахарного тростника. Только в четыре часа дня мне удалось найти бар — вот каким оказался Тукуман.
Я провел весь день на ногах. Было облачно и душно, и так темно, что уличный фотограф, работавший на площади Независимости (независимость Аргентины провозгласили в 1816 году именно в Тукумане), только со второй попытки сумел сделать портрет, достаточно походивший на меня. И в чем же была причина? Возможно, в унылых оттенках фильмов Буньюэля[48], по которым Тукуман запомнился мне как место, куда попадают невинные крошки, отправленные на ужасно длинную неделю погостить к незамужней тетке среди ее пыльных реликвий. Я представлял себе милых запуганных горничных в тесных темных комнатах и безжалостное тиканье часов в гостиных с высокими потолками. Но все это оставалось пустыми фантазиями, выдумками чужеземца. Я нашел туристическое агентство. Дама вручила мне три брошюры, и каждая советовала мне убраться из Тукумана, чтобы повидать окрестные горы и окрестные леса или — и это показалось мне самым забавным — побывать в Джули! По всему выходило, что самой главной достопримечательностью Тукумана являлось его расположение в одном дне пути от Джули.
Сувенирами в Тукумане считались предметы быта гаучо: попарно связанные болас, игрушечные кнутики, неимоверных размеров охотничьи ножи и еще солонки, фартучки, календари и шкатулки из кактусовых волокон — все с клеймом «Тукуман». Полки книжных магазинов выглядели намного представительнее всего, что я встречал до сих пор, или это во мне упрямо взыграло самодовольство при виде трех моих романов, переведенных на испанский язык? Я записал адрес издателя в Буэнос-Айресе: непременно навещу его, когда прибуду в город.
Больше мне в Тукумане было делать нечего, разве что купить пиццу: толстая пицца по-неаполитански, густо приправленная анчоусами. Это напомнило мне мрачное замечание, услышанное в Перу. «В Перу настали такие плохие времена, — сказал один мужчина, — что даже анчоусы покинули наши воды и уплыли подальше отсюда». По мере того как день клонился к вечеру, я все больше укреплялся в своей решимости покинуть Тукуман на «Северной звезде». Позднее я повстречался с Вольфгангом, и мы вместе отправились на вокзал. Он был счастлив. За последние двадцать четыре часа доллар подорожал на пять песо, «а завтра он подрастет еще больше!». Он был абсолютно доволен таким положением дел, и я живо представил его в Буэнос-Айресе каждое утро приходящим в восторг от нового скачка инфляции. Для Вольфганга инфляция являлась истинным подарком судьбы.
«Северная звезда» ждала нас у платформы.
