Мастэктомия – это удаление груди. Правильнее сказать, молочной железы, конечно, но суть от этого не меняется, и я к этому совершенно не готова. В общем, он что-то бубнил, смотрел на меня безжизненными глазами скучающей акулы, а я, слушая его, пыталась осознать происходящее.
Конечно, я уже обсуждала и с родственниками, и с друзьями, что, возможно, мне сделают не легонькую операцию, удалив из разреза лишь опухоль, а могут и все оттяпать, – но это же я так, теоретизировала. Ведь наш разговор более шести месяцев назад начинался с диагностирования: дескать, опухоль у меня небольшая, стадия вторая, начальная, и потому операция будет, несомненно, органосохраняющей. Хотелось понять, для чего же мне полгода мучили организм химией, травили ядом почки, печень, желчный, желудок и заглушали болью мысли и мозги, чтобы потом объявить приговор более суровый, чем тот, что был вынесен до начала лечения.
Я пыталась что-то мямлить, он смотрел мимо меня и всеми фибрами демонстрировал, что ему совершенно некогда. Лишняя я в его кабинете, лишняя, нет у хирурга на меня времени. Пошла. Долго и бестолково ходила по улицам, пытаясь через ноги выбить накатившее настроение, звонила всем подряд, кричала в трубку, какая сволочь мой хирург и как я была права, не доверяя убийцам в белых халатах. Ну не люблю я врачей, не люблю.
В платной клинике сделала по собственной инициативе дополнительные УЗИ и маммографию. Оба специалиста были благосклонны, говорили, что и до того маленькая опухоль уменьшилась еще в два раза, увеличенный лимфоузел вообще загадочно исчез и регрессия болезни на фоне химиотерапии существенна и заметна. Конечно, сразу захотелось поделиться радостью, поэтому, вызвонив Зою, вытащила ее в кафе. Пили пиво, рассуждали, что надо бороться за свое здоровье и свою жизнь самостоятельно, перепроверяя диагнозы врачей по два, три, а то и четыре раза. Воодушевленная разговором и двумя бокалами темного пива, позвонила хирургу на сотовый и снова услышала: “Я буду делать полную мастэктомию”. Как в холодный омут окунул. Пива больше не хотелось, и Петербург снова стал привычно серым с низким свинцовым небом и строгой мрачной архитектурой. Лишь в конце короткого разговора голос его стал наконец-то похож на человеческий, и он устало сказал: “Хорошо, приезжайте утром в понедельник, я еще раз вас посмотрю”.
Онкологическая больница расположена за городом – мне от дома, с пересадками на метро и маршрутке, полтора-два часа пути. Ехала, прижав к груди заветные маммограмму и результаты УЗИ, дождалась приема к хирургу и снова услышала: “Полную мастэктомию”. Понимаю, что уже истерю, а в голове единственные мысли о том, что он издевается. Зачем же я тащилась в такую даль, чтобы услышать все те же старые и противные слова? И я тупо таращила на него свои глаза, он так же старательно смотрел на меня, его очки противно блестели, мои, скорее всего, тоже. Он опять устало вздохнул: “Ну, если уж вы так держитесь за свою грудь, я попробую сделать резекцию опухоли”. И я что-то забормотала, затараторила, залепетала и выдала еще множество звуков, основной смысл которых сводился к мысли: “Ну что вы, я же и не настаиваю, я вам полностью доверяю”. А сама быстро-быстро пятилась к двери, чтобы он не успел передумать. “Но я не обещаю, – крикнул он мне вдогонку. – Готовьтесь к госпитализации десятого октября”. Ну что же, значит, у меня три дня, чтобы сдать необходимые анализы, решить вопросы на работе и собрать больничную сумку.
Пока бегала по магазинам, закупая необходимые для больницы трусы, носки и обязательные утягивающие противоэмболические чулки, заодно наконец купила и одеяло. Старое я выкинула, когда между первой и второй химиями переезжала из одной коммуналки в моем любимом старом центре Питера в другую коммуналку все в том же центре.
Расстояние между этими двумя домами около шестисот метров, от каждого из них до Невского проспекта не более трех минут пешего хода, и цена у жилья практически одинаковая, но разница в квартирах неописуемая. Все же коммуналка – это не метраж и не расположение окон. Коммуналка это в первую очередь соседи. И мне, понаехавшей провинциалке, незнакомой с питерскими реалиями, и невдомек в первый раз было, на что же смотреть при выборе и покупке. Уже потом коренные петербуржцы рассказали все про тонкости городского жилья. И вторую квартиру я искала почти со знанием дела.
Но пока шел долгий процесс продажи, подбора, сбора отказов от соседей и оформления документов, я уже начала лечение. Как тогда я смогла завершить квартирный процесс, я так до сих пор и не понимаю. Помню, что в банк на закладку денег в ячейку и подписание двусторонних договоров меня привезли из больницы.
Это было как раз тот день, когда у меня взыграл желчный. И я, написав отказ от операции и согласившись в письменной форме, что все риски за свою жизнь беру на себя, рванула в финансовое учреждение. Сейчас написала “рванула”, и самой стало смешно. На самом-то деле я доковыляла до машины риелтора Светланы, я плюхнулась сначала в авто, а потом на какой-то диван в банке, я на автомате выискивала несуществующие ошибки в документах, я пыталась еще сделать вид, что немного соображаю. И вот, кстати, в тот момент я была безумно рада, что у меня уже есть парик. Его бойкий игривый вид придавал моему образу хоть какую-то живость. А длинная челка из искусственных волос прикрывала на лице следы боли. Кажется, я даже была похожа на человека.
Итак, я наконец купила одеяло. Дорогое, мягкое, легкое, из овечьей шерсти. Весной они были в распродаже. Но весной мне его было не надо. Весной я совершенно искренне полагала, что все равно до осени не доживу, так зачем тратиться на ненужную вещь? А сегодня пришлось купить. Может, это в городе похолодало? А может, я просто решила, что остаюсь на земле? Пока точно не знаю, что же меня на это подвигло.
Я в больнице. Палата двухместная, и моя соседка Надя, глядя на меня, осторожно спросила: “А вы зачем с чемоданом сюда?” Ну вот, опять этот вопрос. Как это зачем? В чемодане у меня два полотенца и куча теплой одежды и нижнего белья, чтобы не заморачиваться с постирушкой под краном госпитального умывальника. В чемодане термос, чтобы приятно проводить время по вечерам, плеер с закачанной музыкой, учебники английского и ноутбук. Я снова не стала оформлять больничный, договорившись на работе, что буду продолжать редактировать журнал и из палаты. И еще на ноутбук закачаны все мои любимые фильмы. Надя приехала с парой трусов и рулоном туалетной бумаги. Наде пообещали, что ее операция пройдет минут за двадцать и выпишут ее буквально через пару дней. Забегая вперед, оговорюсь, что Надя пролежала в стенах лечебницы больше месяца. Операция оказалась сложной и травмирующей, раны долго потом не заживали, врачи, как и обычно, ошиблись с диагнозом.
