«Позвони отцу — расскажи, какой я есть распрекрасный трезвый сын В. Высоцкий» (15 июля).
Столь длительное воздержание от спиртного не преминет сказаться и на творческих успехах Высоцкого. 18 июля он пишет в письме жене: «А вообще скучно… Читать нечего. Дописал песню про «Наводчицу». Посвятил Яловичу (друг по Школе-студии). Ребятам нравится, а мне не очень…»
Как и положено истинным творцам гениальных произведений, им обычно не нравятся именно те произведения, которые в народе обретают неслыханную популярность. Я лично из своего глубокого детства помню полутемный подъезд старого пятиэтажного дома, нас, ребят-малолеток, и ребят чуть постарше, один из которых, ударяя по струнам «шаховской» семиструнки, поет:
Ну и дела же с этой Нинкою,
Она ж спала со всей Ордынкою,
И с нею спать — ну кто захочет сам?
А мне плевать, — мне очень хочется.
И вот это последнее — «а мне плевать, — мне очень хочется» — разнеслось потом среди московской ребятни со скоростью холеры. Мы щеголяли этой фразой к месту и не к месту, картинно закатывая глаза и во всем стараясь сохранить интонацию оригинала.
Она ж хрипит, она же грязная,
И глаз подбит, и ноги разные,
Всегда одета как уборщица, —
Плевать на это — очень хочется!
Сам того не подозревая, Владимир Высоцкий в июле 64- го создал гениальную вещь, которая стала своеобразным гимном дворов и подворотен 60-х, своеобразную «Мурку» того времени. В тех дворах и подворотнях не пели песен Александры Пахмутовой, там пели «Нинку», «которая спала со всей Ордынкою». Да и сам Высоцкий в одном из писем июля 64-го писал жене: «…писать как Пахмутова я не буду, у меня своя стезя, и я с нее не сойду».
Хотя, появившись как певец блатной романтики, Владимир Высоцкий своим появлением в немалой степени был обязан и той советской эстраде, которая тогда существовала. Звучавшие на той эстраде песни, такие, как «Мишка» В. Нечаева, «Ландыши» О. Фельцмана, «Тополя» Г. Пономаренко, «Старый клен» А. Пахмутовой и другие, были прекрасными шлягерами, которые пела буквально вся страна. Но слух певца дворов и подворотен Владимира Высоцкого они резали своей слащавостью, где все вращалось вокруг вопроса «любишь — не любишь» и превращалось в элементарное сюсюканье. Проведшему детство среди шпаны Самотеки Высоцкому была чужда подобная любовная лирика, впрочем, как чужд ему был и «академизм» Булата Окуджавы. Поэтому, будучи как бы ответом на эти эстрадные шлягеры тех лет, и появлялись на свет сочиненные Высоцким «Нинки» и «Шалавы».
Высоцкий, оторванный от дома, продолжает с честью и гордостью нести бремя непьющего человека. 29 июля в длинном письме жене внозь звучит радость за себя: «Я расхвастался затем, чтобы ты меня не забывала, и скучала, и думала, что где-то в недружелюбном лагере живет у тебя муж ужасно хороший, — непьющий и необычайно физически подготовленный.
Я пью это поганое лекарство, у меня болит голова, спиртного мне совсем не хочется, и все эти экзекуции — зря, но уж если ты сумлеваешься — я завсегда готов…
Было вчера собрание… Впервые ко мне нет претензий, — это подогревает морально.
Я, лапочка, вообще забыл, что такое загулы, но, однако, от общества не отказываюсь…»
3 августа Владимир Высоцкий написал эти строчки, а 8 августа в Москве у него родился второй сын — Никита. И счастливый отец пишет 15 августа своей жене: «Я тебя очень люблю. А я теперь стал настоящий отец семейства (фактически, но не де-юре — это ближайшее будущее), я и теперь чувствую, что буду бороться за мир, за счастье детей и за нравственность».
В это же самое время судьба готовила Владимиру Высоцкому тот самый крутой поворот, который должен будет серьезно изменить всю его творческую жизнь.
К 1964 году Московский театр драмы и комедии, что на Таганке, исчерпал все свои творческие возможности и практически дышал на ладан. Назначенный в ноябре 1963 года новый директор театра Николай Дупак предпринимал все возможные меры, чтобы вдохнуть в старые мехи новое свежее вино. В конце концов судьба послала ему удачу на этом поприще. Актер Театра имени Е. Вахтангова Юрий Любимов был в то время и режиссером курса в Щукинском училище. Силами студентов этого курса он поставил спектакль по произведению Б. Брехта «Добрый человек из Сезуана». Увидев этот спектакль, Н. Дупак пригласил Любимова к себе в театр, и тот, недолго думая, согласился. В феврале 64-го бывшего главного режиссера театра А. К. Плотникова отправили на пенсию и на его место назначили Юрия Петровича Любимова.
Могли ли тогда представить себе чиновники от культуры, сколько хлопот доставит им в скором будущем человек, которого они привели к руководству нового театра? Ведь им казалось, что лояльность этого человека предопределена всей его прошлой деятельностью: работа в ансамбле НКВД, съемки в таких официозных фильмах, как «Молодая гвардия» и «Кубанские казаки».
23 апреля состоялось первое представление спектакля «Добрый человек из Сезуана» на сцене Таганки. Отныне это число стало датой официального рождения нового московского театра.
В августе, вернувшись в Москву со съемок, Высоцкий узнал о появлении нового молодежного театра. Возникшее в нем жгучее желание попробоваться и попасть в этот коллектив имело удачное продолжение: Станислав Любшин привел Владимира Высоцкого на Таганку к Юрию Любимову.
Вспоминая тот день, Юрий Любимов позднее рассказывал: «Показался он так себе… можно было и не брать за это. Тем более за ним, к сожалению, тянулся «шлейф» — печальный шлейф выпивающего человека. Но я тогда пренебрег этим и не жалею об этом».
Почему же Юрий Любимов взял к себе посредственного артиста Высоцкого, да еще с подмоченной репутацией? Сыграла ли здесь свою роль интуиция большого режиссера или было что-то иное? Людмила Абрамова объясняет это так: «Любимову он был нужен для исполнения зонгов. Он хотел перенести «Доброго человека из Сезуана» на сцену театра, чтобы театр потерял студийную окраску, чтобы он стал более брехтовским… Снять эту легкую окраску студийности, которая придавала спектаклю какую-то прелесть, но не профессионально-сценическую. Вместо этой свежести Любимов хотел высокого профессионализма. И он искал людей, которые свободно поют с гитарой, легко держатся, легко выходят на сцену из зала… Искал людей именно на брехтовское, на зонговое звучание. Как раз это делал Володя. Это никто так не делал, вплоть до того, что брехтовские тексты люди воспринимали потом как Володины песни…
Володя пришел на Таганку к себе домой. Все, что он делал, — весь свой драматургический материал, который он к этому моменту наработал, — все шло туда, к себе домой. И то, что они встретились, что их троих свела судьба: Любимова, Губенко и Володю… — это могло случиться только по велению Бога».
