— Сынок, очень редко, но бывает, когда ракета после пуска взрывается на траектории впереди тебя, прямо перед носом. Понимаешь, вот какая штука получается: нельзя отворачивать от взрыва, наоборот, нужно идти прямо через центр, иначе попадёшь под осколки.
Нетерпеливо выслушав командира, я побежал в высотную переодеваться, не догадываясь, что он прямо как «в воду глядел». После взлёта вышел в район работы, по командам штурмана наведения выполнил манёвр для вывода истребителя на боевой курс, а сам то и дело поглядывал в накалённую планшетку, озабоченный лишь одним — как бы не забыть своевременно включить необходимые тумблеры, чтобы подготовить РЛС и цепи вооружения к пуску. Дело в том, что это был не просто мой первый пуск ракет по воздушной цели, а пуск с перехватчика, на котором я успел выполнить всего три полёта, и поэтому чувствовал себя «не в своей тарелке». Где-то впереди, сверху, от самолёта-постановщика отделяется и начинает спускаться на парашюте уголковый радиолокационный отражатель. Напряжённо вглядываюсь в экран и одновременно слушаю и выполняю команды с КП:[3]
— Цель справа под десять, удаление пятнадцать… По курсу, удаление десять.
Заметив, где проблеснула метка, небольшим доворотом «загоняю» её в «лузу» и нажимаю кнопку «Захват». На индикаторе появляется прицельное кольцо, которое теперь нужно удержать на метке цели аккуратными отклонениями рулей.
— Работу разрешаю, — слышу голос штурмана и, словно подтверждая это, загорается лампочка «ПР» (пуск разрешён).
Затаив дыхание, нажимаю гашетку. С характерным «шш — шик!» ракета сходит с пилона, выскакивает вперёд и, попав в луч локатора, чуть вихляя, будто живая, начинает стремительно удаляться. И в этот момент она неожиданно взрывается. Даже не взрывается, а как бы разваливается на части, и что-то тёмное летит прямо на меня. Едва успев пригнуть голову, услышал характерный удар, и самолёт встряхнуло. «Всё-таки попала куда-то», — сделал я невесёлый вывод, ещё не опомнившись от всего происшедшего. Оглядел кабину, показания приборов. Всё в норме. Пошевелил рулями. Машина реагировала правильно, но при этом вела себя как-то странно. В её поведении появилось что-то новое, своё, независимое от меня: то тихая и спокойная, то вдруг начинала вздрагивать всем телом, будто пугаясь чего-то, дёргать носом вверх-вниз. Уменьшая скорость и разворачиваясь потихоньку на аэродром, я никак не мог решиться сообщить на землю о случившемся. Понимал, что должен, но кнопку радиосвязи не нажимал. Может быть, стеснялся обратить на себя внимание, но вернее всего потому, что представлял, как РП звонит в лётную комнату моим командирам, и «старики» потом, когда всё закончится, скажут: «Чего это ты панику поднял? Подумаешь, стукнуло его, самолёт ведь управляется». Благополучно усевшись на полосу, заруливаю на стоянку. В нетерпеливом желании узнать, наконец, что же там произошло, сдвинул назад фонарь и оглянулся. В первый момент я даже не понял, почему вижу нервюры стабилизатора, его голый скелет. Но затем в поле зрения попали трепыхающиеся на ветру куски обшивки. Вывод комиссии был однозначным: взорвалась не боевая часть, а двигатель ракеты, один из кусков которой, скользнув по фонарю, попал точно в лобовую часть стабилизатора, разорвав обшивку. Встречный скоростной напор продолжил процесс «раздевания». Вечером, на разборе полётов, лётчики кратко поздравили меня с первым крещением. Поздравили спокойно, профессионально, не выказывая особого оживления или удивления по поводу происшедшего. Оно и понятно — чуть ли не каждый день кто-нибудь из пилотов вставал и рассказывал о случившейся у него в воздухе сложной ситуации и своих действиях, получая в ответ, «не отходя от кассы», советы «стариков».
— А твою «крестницу», — объявил мне командир, — мы подлатаем, закончишь испытания и отгонишь её туда, откуда взяли. Кстати, в молчанку с руководителем полётов играть не стоит, нужно докладывать о том, что происходит у тебя на борту.
На этом бы и закончиться всей этой истории, да не тут-то было.
— Василий Гаврилович, это смотря что случилось, и кто на трубке «сидит», — загорячился кто-то, — а то доложишь на свою шею.
Разгорелся спор: докладывать или не докладывать. Из дальнего угла комнаты слышался бас Виталия Жукова:
— Один РП действительно старается помочь лётчику в сложной обстановке, а другой за кресло «держится», забросает вопросами так, что не обрадуешься. То ли с машиной разбираться, то ли разговоры разговаривать.
Сидевший рядом и долго молчавший Николай Стогов вдруг твёрдым голосом произнёс:
— Я считаю, в любой ситуации необходимо докладывать, тем более, если она неожиданная и непрогнозируемая.
Мне определённо нравился этот подполковник. Среднего роста, по-юношески стройный, крепкого спортивного телосложения, большее время он казался несколько углубленным в себя и сосредоточенным. На товарищеских ужинах заметной активности не проявлял, с улыбкой наблюдая за весельем товарищей своими удивительно добрыми и честными глазами. Затянувшийся спор не утихал даже в автобусе, после отъезда со службы. Переполненный впечатлениями минувшего дня, я отсутствующим взглядом смотрел в окно и не думал, впрочем, как и остальные, в тот момент о том, что судьба ещё предоставит не одному из сидящих здесь возможность подтвердить свою точку зрения в воздухе. И тех, кому предстояло уйти от нас молча, было почему-то большинство. А почему — осталось тайной каждого из них. Правда, до всего этого оставалось ещё какое-то время, а вот в ближайшие дни нас ждала потеря, сразившая всех не столько своей неожиданностью и отсутствием какой-либо связи с полётами, сколько тем, что это был Наш «ВГ», полковник В. Г. Иванов, одержавший не одну победу в воздушных боях с гитлеровскими асами и вложивший немалый труд в испытания первых, особенно сверхзвуковых, реактивных истребителей. Командир, всегда спокойно бравший на себя ответственность в любой ситуации; воспитатель, сурово, но справедливо распекавший провинившегося и с отеческой заботой помогавший тому, кто споткнулся; старший товарищ и друг во всех трудах и радостях коллектива он был из тех самородков, которыми так богата Россия. «ВГ» летал и работал вплоть до того дня, когда его срочным авиарейсом отправили в Москву. Никто не обратил особого внимания на то обстоятельство, что не так давно Василий Гаврилович, во время постановки задач на лётный день, поставил рядом с собой одного из рядовых лётчиков-испытателей и объявил его своим будущим преемником. Может быть потому, что командиру перевалило за пятьдесят, а значит увольнение не за горами. Но неизлечимая болезнь — опухоль мозга всё решила в несколько дней. Служба лётных испытаний истребительной авиации осиротела. Прошло немало времени, прежде чем мы привыкли работать без этого Человека, сильная, волевая и человечная натура которого, я уверен, оказала решающее влияние на формирование взглядов и характеров многих окружавших его людей.
