Жизнь Российской империи во времена Александра Третьего — последняя попытка удержать страну на разумно-консервативных началах. Император исповедовал политику мира, что требовало сильных армии и флота, которые царь полагал единственно верными и честными союзниками. И было время, когда говорили: «Ни одна пушка не выстрелит в Европе без воли русского царя». При Александре Третьем Россия, может быть, достигла пика своей величавой могущественности. С другой стороны, именно при нём был заключён русско-французский союз — прообраз будущей Антанты, связка, которая оказалась для России роковой. Дело, разумеется, обстояло глубже, но царь, встречавший в Кронштадте французскую эскадру со звуками ненавистной монархам «Марсельезы», последствий, видимо, просчитать не смог. Сближение двух разных стран — не механическое сближение двух друг другу салютующих эскадр…
Училище располагалось в Лефортове, в так называемых Красных казармах — массивный протяжённый двухэтажный «брус» бывших казарм с небольшими, словно заранее не для мирной жизни впечатанными в стенные пролёты окнами, и поныне впечатляет, будто погружает в дни давно былые.
Со двора училище выходило в старинный парк, полный лип и берёз, — подобно тихим женщинам, те спускались к воде. Близко протекала Яуза, и мысль о потешных речных суденышках, на которых молодой Пётр Первый начинал свою во всю жизнь растянувшуюся водную одиссею, невольно возвращала будущего офицера на Дон, где молодой царь правил первые свои военные флотилии к берегам Азовского моря.
В училище живо было предание, что во времена Бирона строение будущих казарм использовалось под конюшни. В средневековые да и более поздние войны не то что казармы, а даже церкви отдавались коннице, и много читавший Снесарев вполне мог знать, что в миланской церкви Милостивой Богородицы, где вполстены сияла «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи, ничтоже сумняшеся обустроилась конюшня одного из победоносных наполеоновских полков. Для уроженца донского казачьего края конь с детства был за верного друга, и юнкер мысленно даже представлял, что за кони когда-то были здесь, и даже видел своего коня — верного, сильного, способного своего седока и нести в бой и, раненого, вынести из боя.
Училищные будни — достаточно строгие, но отношения между юнкерами были ровные, доброжелательные, постоянно оттачиваемые оселком чести, и начальство имело богатые педагогические национальные навыки воспитывать по кодексу офицерской чести. Тогда ещё и в зачине не было позорной дедовщины, поистине армейской коросты, и младший всегда мог найти защиту у старших юнкеров. Почти все были в товарищеской спайке, а у Андрея Снесарева был ещё и хороший друг — тоже из Области войска Донского. Весёлый, розовощёкий, весь округлый, будто сказочный мал-колобок, Фёдор Шевелёв скрасит суровый училищный год, и о многом они передумают-переговорят-перемечтают, так что, когда встретятся нечаянно уже в послереволюционные дни в Смоленске, им будет что вспомнить.
Через полгода целеустремленного, дисциплинированного юнкера производят в унтер-офицеры, то есть сержанты. Позже в своих военных трудах и размышлениях Снесарев не раз обратится к смыслу и сущности корпуса унтер-офицерства как важнейшей смычке солдата и офицера, обстоятельно рассмотрит, например, как это дело поставлено в Германии, сколь весома фигура унтер-офицера в германских войсках.
Полюбить армейскую службу или проникнуться отвращением к ней — здесь для юнкеров много значил пример ротного воспитателя. В училище или даже раньше судьба свела Андрея с ротным командиром Иваном Владимировичем Шишкиным, который, по счастью, оказался замечательным человеком, высокоэрудированным педагогом, психологом, знатоком не только военных наук, но и юношеской души. Он прекрасно знал военное прошлое Отечества, о любом из знаменательных сражений мог говорить часами, мог подолгу рассказывать о тех военных, которые внесли вклад в отечественную культуру, и таковых набиралось немало фамилий, и какие фамилии: Татищев, Болотов, Державин, Сумароков, Чаадаев, Давыдов, Рылеев, Раевский, Бестужев (Марлинский), Боратынский, Одоевский, Хомяков, Лермонтов, Достоевский, Толстой, Данилевский, Фет, Случевский, Гаршин, Мусоргский, Римский-Корсаков, Пржевальский!..
Ротный ненавязчиво, но и незабывчиво подводил своих питомцев к мысли, что Отечеству в его трудный час (а когда их, трудных, не было — из них складывались эпохи) всегда в офицерский корпус требуются люди серьёзного ума, воли и чести, имеющие и классическое, и реальное образование. Классическое Андрей хорошо освоил в гимназии, в университете, да и в училище не оставлял занятий древними языками. Разумеется, на поле будущего боя приказы на латыни или древнегреческом никто не станет отдавать. И всё же… прочитать на латыни «Записки о Галльской войне» — словно бы за горизонтом увидеть даль. Были штрихи — непереводимые. Да и не было подчас иной возможности ознакомиться с историческими, военными трудами, кроме как на древних классических языках. Последние тоже изучались в училище. И пусть не было такой дисциплины, как общая культура, но культурный офицер воспитывался всем: от требования быть в любой миг опрятным, подтянутым до возможности иметь свободное время для чтения, живописи, музыки и песни.
Был в училище хорошо сложившийся хор, и Андрей скоро стал его солистом, настолько приметным, настолько необходимым, что без него не обходилось ни одно торжественное действо в училище. И после окончания его он выступал на вечерах, посвященных училищу, на одном — пел вместе с Собиновым, более поздним выпускником университета, стало быть, и училища.
Поскольку музыка и песня так или иначе будут сопровождать Снесарева почти всю жизнь, сделаем небольшое отступление. Бархатистый снесаревский баритон был настолько выразителен, настолько, ещё и не поставленный, покорял многих, что грех было не заняться им всерьёз и не подумать о карьере певца. Андрей и подумывал о таковой, в чём ни училищное, ни полковое начальство ему не препятствовало. В те годы он стал брать уроки у оперного певца Иллариона Михайловича Прянишникова, известного как организатора и руководителя первого в России оперного товарищества. Студия Прянишникова многое дала Снесареву, он профессионально разучил немало партий из русской и зарубежной оперной классики.
Однажды ему было предложено даже выступить в Большом театре — случай, упоминаемый во всех биографических очерках о нём. Он исполнил партию Невера в опере композитора Мейербера «Гугеноты». Хорошо исполнил, но в первый и последний раз: после выступления надолго охрип, пришлось обращаться к врачам, которые поставили крест на карьере оперного певца. У больших оперных певцов — вспомним Шаляпина, Штоколова, Пласидо Доминго — широкая мощная грудь, берущая на себя немалую часть исполнительской нагрузки. У Снесарева же, при его высоком росте, узких плечах и узкой груди, «работало» горло, только горло, бессильное выдержать бремя долгих перегрузок. Не без горечи расставшись с мыслью о профессиональной сцене, он не расстался с пением на торжественных вечерах и встречах, в дружеском застолье, во фронтовых землянках — в Средней Азии и Индии, на Украине и в Галиции, в Санкт-Петербурге, Киеве, Вене — был слышан многими и многих чаровал проникновенный снесаревский баритон.
