задобрила без труда царевна, нуждавшаяся в их помощи для расправы со староверами. Эта черта имеет значение и для оценки событий в мае 1682 года.
Светская власть, позаботившаяся о защите церкви, должна была принять строгие меры против раскола. После наказания главных расколоучителей в столице, их приверженцы, прибывшие в Москву во время волнения, спасались бегством в разные места. Приходилось следить за ними и в отдаленных от столицы областях для предупреждения и там мятежных действий. Таким образом объясняется целый ряд крутых мер, принятых в это время. Преимущественно берега Волги и Дона сделались убежищем староверов. В ноябре 1682 года разосланы были грамоты ко всем архиереям о повсеместном сыске и предании суду раскольников. Правительство, и духовное, и гражданское, вооружилось против раскола грозными средствами, когда почувствовало свою силу. Благодаря этим мерам сделалось очевидным, что борьба против новой церкви, против государства, против «анархиста» в массе народа была в полном разгаре. Сохранились данные о следствиях, произведенных по этим делам. Пытки и казни, ссылка и костры не помогали. Были случаи самосожжения раскольников, осаждаемых в деревнях и монастырях царскими войсками. Многие староверы бежали за границу, в Польшу или в Швецию, или к казакам на крайнем юго-востоке, где борьба с ними приняла впоследствии, при Петре Великом, широкие размеры [54].
Едва правительство успело избавиться от опасности, грозившей ему от раскола, возник новый кризис. То была опасность военной диктатуры князя Хованского.
Хованский сам выводил свой род от Гедимина, но предки его не были известны в старину. Он не пользовался хорошей репутацией относительно своих способностей, так что царь Алексей Михайлович мог говорить ему: «Я тебя взыскал и вызвал на службу, а то тебя всяк называл дураком». Его считали человеком заносчивым, не умеющим сдерживать себя, непостоянным, слушающим чужих внушений. Народ дал ему прозвание Тараруй [55].
Сделавшись начальником стрелецкого войска, Хованский обнаруживал неприязнь к боярам. Ходили слухи о старании его вооружить стрельцов против бояр. Опасаясь сделаться жертвой бунта в пользу Хованского, Иван Милославский уехал из Москвы, укрывался, переезжая из одной подмосковной деревни в другую, «как подземный крот», по выражению современника, Андрея Артамоновича Матвеева. Стрельцам же в это время старались внушить, что бояре замышляли перевести стрелецкое войско. Волнение усиливалось. Разносились слухи о немедленно предстоявшем бунте против государей и церкви, поэтому 20 августа царское семейство удалилось в Коломенское. Москва опустела. Вельможи или также уехали в Коломенское, или отправились в свои деревни. На торжестве новолетия (1 сентября), всегда совершаемом с пышностью, в присутствии всего двора, никто из вельмож не участвовал, к досаде патриарха и к общему изумлению жителей столицы. Народ ждал больших бед.
Стрельцы отправили в Коломенское выборных с уверениями, что они не имеют никакого умысла, и с просьбой, чтобы двор возвратился в столицу. Сам Хованский поехал в Коломенское и рассказывал здесь, будто новгородское дворянство замышляет нападение на Москву, где станут сечь всех без разбора и без остатка. Когда правительница потребовала от Хованского, чтобы он отпустил в Коломенское Стремянной полк, на привязанность которого двор мог рассчитывать безусловно, он сначала ослушался. Нужно было повторить указ несколько раз, и тогда только он отпустил этот полк.
Между тем явилось подметное письмо, в котором заключался извет на Хованского и сына его Андрея в замышлении цареубийства. Хованские, говорилось в этом письме, хотят убить царей Ивана и Петра, царицу Наталью, царевну Софью, патриарха и множество бояр, вооружить крестьян против господ, избрать старовера в патриархи и проч.
Мы не знаем, действительно ли поверила правительница этому доносу или только демонстрировала видимость, что верит ему, но как бы то ни было, двор удалился еще дальше от Москвы, переехав 2 сентября в село Воробьево, оттуда 4-го – в Павловское, затем 6-го – в Саввино-Сторожевский монастырь, затем еще дальше, в Воздвиженское. Отсюда 14 сентября был послан царский указ «быть в поход в село Воздвиженское из Москвы всем боярам, окольничим, думным людям, стольникам, стряпчим, дворянам московским и жильцам к 18 сентября». В окружных грамотах, отправленных во Владимир, Суздаль и другие города, Софья говорила об открытии страшного заговора Хованского и стрельцов, осуждала образ действий последних в середине мая, обвиняла их в совместном действии с раскольниками. «Спешите, – обращалась царевна в своем призыве к дворянам и всякого звания ратным людям, – спешите всегда, верные защитники престола, к нам на помощь: мы сами поведем вас к Москве, чтобы смирить бунтующее войско и наказать мятежного подданного» [56].
Напомним, что правительство в жалованной грамоте от 6 июня запрещало всем и каждому попрекать стрельцов изменниками и бунтовщиками. Теперь же само правительство сделалось их обвинителем. Та же самая царевна, которая в мае угощала стрельцов вином, давала им денег и приказала воздвигнуть в честь их памятник, теперь, в надежде на помощь и защиту ратных людей всякого звания в борьбе со стрелецким войском, начала говорить о действиях стрельцов как о преступлениях; тот самый Хованский, который в мае действовал в качестве сообщника царевны, теперь считался преступником именно потому, что льстил стрельцам и считал их орудием для достижения своих целей.
На пути к Троицкому монастырю, который легко мог превратиться в неприступную крепость, двор и бояре остановились в селе Воздвиженском. Сюда правительница пригласила Хованского, чтобы выманить его из столицы, ласково похвалив его за верную службу, как бы для совещания по делам малороссийским. Хованский приехал с сыном Андреем и с небольшим отрядом стрельцов в Воздвиженское. Там, однако, до приезда князей Хованских происходило у царевны «сиденье» с боярами о важном деле: обсуждались вины Хованских; обвинение основывалось главным образом на подметном письме, и состоялся приговор: «По подлинному розыску и по явным свидетельствам и делам и тому известному письму согласно казнить смертью».
Боярин князь Лыков был отправлен с большим отрядом придворных по Московской дороге – схватить Хованских. Их привезли в село Воздвиженское и прочитали им приговор. Когда Хованские стали оправдываться и слезно просить, чтобы их выслушали, было приказано немедленно исполнить приговор. Хованских, отца и сына, казнили тотчас же у большой Московской дороги.
Судить о мере преступности Хованского нелегко; но ясно, что опасность военной диктатуры грозила ужасными последствиями. Власть стрельцов и их начальника могла уничтожить разом весь двор, правительство, бояр. Нужно было действовать быстро, решительно, даже пренебрегая правилами нравственности. Казнь Хованского была спасением. О громадном значении его как начальника войска свидетельствует то обстоятельство, что после его казни оказалось вовсе не трудным справиться с этим, так называемым вторым стрелецким бунтом. И в 1689 году стрельцы не были особенно опасны именно потому, что не имели начальника [57].
Правительница придавала очень серьезное значение бунту Хованского, это видно из ее признательной памяти Саввино-Сторожевскому монастырю. Там была построена церковь, освященная в 1693 году, в память спасения
