Скоро деникинцы ушли под приближающийся грохот канонады, а за ними потянулась половина плешаковцев. Шолоховы поклонились деду Дроздову и от греха подальше, оставив даже дом, который строили, пока они жили у Дроздовых, переехали вновь в Каргинскую.
Жили Шолоховы голодно, так как хозяйства теперь у них почти никакого не было. Тимофей Тимофеевич Мрыхин предложил Михаилу за паек учить красноармейцев грамоте в хуторе Латышеве, и он, поколебавшись (как учить, когда сам недоучился?), в конце концов согласился.
Красноармейцы, увидев его в первый раз и узнав, что он учитель, загоготали: «А мы думали, ученик!» Но Михаила так просто было уже не сбить: как-никак, вырос среди людей военного сословия, два с лишним года видел вблизи войну и прославленных командиров и знал, как обращаться со служивыми. Одетый в новенькую гимнастерку, справленную отцом, маленький и прямой, он, улыбаясь, ждал. Когда смех и шутки немного стихли, Михаил негромко спросил: «Кто дневальный?» «Ты и есть!» — снова загоготали новобранцы. Но тут сидевший между ними усатый командир, тоже до этого ржавший, построжел и прикрикнул: «Разговорчики, так вашу перетак! Дневальный!» Вскочил улыбающийся дневальный. «Доложи», — сказал Михаил. «Чего доложи?» — глупо спросил тот. «По уставу доложи. Какой части, какой роты, сколько бойцов присутствует и готовы ли они к занятиям. А то я вижу, что они не готовы. Под конец назовись: дневальный такой-то». Говоря это, Михаил многозначительно посматривал на командира: твоя, мол, работа! Улыбка сползла с лица бойца, он с открытым ртом стал оглядывать класс, загибая пальцы. Теперь уже все смеялись над ним. «Тихо, жеребцы! — сказал командир. — Товарищ учитель, тебя ить оттого и позвали, что оне неграмотные и уставов читать не могут. Оне и считать-то не все умеют. Этот, должно, не умеет. Разреши уж, я доложу». Михаил милостиво кивнул, выслушал доклад, потом сказал: «Впредь прошу назначать в класс дежурного, который умеет считать. Прошу также вас, товарищ командир, подготовить полный список учащихся — для переклички и ведения журнала успеваемости. От себя замечу, хоть это и не мое дело, что основные положения устава должны знать и неграмотные бойцы. Во всяком случае, здесь, на Дону, было так». Командир побагровел. В классе установилась тишина. Михаил, хотя и нервничал, спокойно провел этот свой первый урок, а закончив, не без удовольствия слышал, как расходившиеся бойцы говорили: «Вишь, какова у них на Дону выучка! Сам от горшка два вершка, а туда же: «Дневальный!», «Доложи!»».
Командир, смущенно разглаживая усы, подошел к Михаилу: «Ты, товарищ, справедливо проявил строгость. С имя иначе нельзя — жеребцы и козлы. Поимей только в виду, — он немного замялся, — что и я ить не шибко грамотный. Так что я к тебе тоже ходить буду».
Самое смешное, что до этого дня Михаил не знал, существуют ли в Красной армии дневальные, доклады и уставы. Теперь, когда он понял, что нечто подобное существует, он спрашивал себя: «Чем же Красная армия отличается от царской? Тем, что в ней просто плохо знают то, что хорошо знали в старой? Или тем, что нет офицеров? Но ведь нет только такого названия, а командиры-то все равно есть. Выслужится этот усатый и станет, как братья Дроздовы или Харлампий Ермаков, которые тоже начинали рядовыми. Какой же смысл тогда ненавидеть офицеров?» Из разговоров красноармейцев, бывших у них на постое, Михаил знал, что они не любят не столько офицеров (старых офицеров было много и в Красной армии), сколько дисциплину вообще. А разве армия возможна без дисциплины? И можно ли, упразднив одну дисциплину, одновременно создавать какую-то другую? Получится ли из этого что-нибудь путное? Командир повстанческой дивизии Харлампий Ермаков, который был у них в Каргинской проездом вскоре после воссоединения повстанцев с генералом Секретевым, сказал в разговоре с отцом, что к Красной армии следует относиться иначе, чем к армиям враждебных держав, нельзя расстреливать пленных, в чем он сам был прежде грешен, силой заставлять их переходить на свою сторону, выдавать военную тайну, ведь гражданская война рано или поздно кончится, и кто бы в ней ни победил, останется Россия и останется армия, в которой сойдутся снова бывшие враги, — и хорошо ли, если в ней укоренится привычка к измене, дезертирству, истреблению своих?
Как же красные не понимают таких простые вещей?
Но вскоре Михаил понял, что ошибался. В апреле 1920 года Запад решил узнать, насколько Россия ослаблена гражданской войной. Для этого, как и в прошлые века, была использована Польша, своим воскресением из небытия обязанная Ленину, отменившему 29 августа 1918 года все договоры и акты о разделах Польши, заключенные царским правительством с Пруссией и Австрией. Армия Пилсудского, отлично вооруженная сначала Австро-Венгрией, а потом ее врагами, Францией, Англией и США, вторглась на Украину и повела быстрое наступление. В мае 1920 года поляки взяли Киев. Они брали реванш за давние поражения — еще времен Богдана Хмельницкого. Тогда большевики, с их необыкновенно развитым инстинктом самосохранения, вспомнили о казаках, исторических врагах поляков, крупные силы которых они пленили на Северном Кавказе после разгрома Деникина. Казакам было предложено влиться в Первую Конную армию Буденного для войны с поляками, на что многие из них с радостью согласились.
Пополненная Первая Конная отправилась в беспримерный тысячекилометровый переход с Северного Кавказа на Украину. А 30 мая советские «Известия» напечатали «воззвание ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились».
В обязанности Михаила входило чтение с бойцами «Правды» и «Известий». Он принес газету в класс и целый урок посвятил изучению воззвания и напечатанных здесь же обращений бывших деникинских офицеров, говоривших о том же, о чем думал Михаил — что всем русским солдатам необходимо объединиться для борьбы с врагами России.
Михаил предложил бойцам обратить особое внимание на подпись под воззванием: «Председатель Особого совещания при главнокомандующем А. А. Брусилов, члены совещания А. А. Поливанов, В. Н. Клембовский, Д. П. Парский, А. С. Балуев, А. В. Гутор» и объяснил тем, кто не знал, что Брусилов — это автор самой успешной операции в германскую войну — Брусиловского прорыва — и бывший главковерх до назначения Корнилова, а Поливанов был при царе военным министром, остальные — заслуженные царские генералы, командовавшие армиями.
Эффект оказался поразительным. Красноармейцы сначала отказывались верить, махали руками, потом, после терпеливых разъяснений Михаила, стали чесать в затылках: «Да, видать, совсем на Украине дело плохо, раз снова позвали инералов и офицеров. Довоевались сами с собой — поляк сраный нас за горло хватает…» Михаил слушал их с затаенной радостью — значит, и в этих бесхитростных крестьянских парнях живет дух великой когда-то державы! Через неделю во дворе его остановил усатый командир и сказал, пряча глаза, что с ним хочет поговорить один человек из Вешенской Чеки. Михаил спокойно пошел вслед за ним: ему вроде было не за что бояться Чеки. Но, увидев этого чекиста, он чуть не упал от неожиданности. Это был считавшийся всеми покойником Резник.
