Композитор Прокофьев на даче под Москвой
Было ясно, что у оркестра нет отклика на музыку. Кондрашин, сидя в оркестре, следил за жестами Рихтера — блестящего пианиста, но неопытного дирижера, чтобы помочь ему сделать их точными и выразительными, но больше ничем помочь не мог.
Ростропович договорился с Прокофьевым, что тот на репетиции не придет. Репетиций было три. Рихтер перед премьерой условился с Ростроповичем, что тот будет в своих паузах приветливо улыбаться, чтобы поддержать. Во время премьеры Рихтер, привыкший к фортепиано, не увидел привычного рояля и споткнулся о подиум, едва не упав. Зал ахнул. От этого спотыкания страх у него исчез: «То, чего я больше всего боялся, не случилось: оркестр вступил вместе». Инициативу взял в свои руки Ростропович. Эта виолончельная премьера была самой ответственной для молодого музыканта.
Зиму 1953 года Прокофьев провел в Москве. Ему стало хуже, и он боялся оставаться в доме на Николиной горе. В феврале перед отъездом на зарубежные гастроли Ростропович забежал проститься. На рабочем столе композитора среди рукописей лежали начатые пьесы для виолончели. Прощаясь, Сергей Сергеевич сказал: «Возвращайтесь побыстрее. Я вас жду». А 5 марта 1953 года его не стало. В тот же день умер Сталин, и похороны Прокофьева прошли совсем незаметно.
Ростропович был безутешен. Он поставил задачу реабилитировать Симфонию-концерт и сделал это 9 декабря 1954 года с оркестром Датского радио под управлением Т. Иенсена в Копенгагене. После Копенгагена были исполнения в Нью-Йорке, с оркестром под управлением Д. Митрополуса, и в Лондоне. Успех был полным. Симфония-концерт заняла свое место в числе лучших произведений Прокофьева. Это было и заслугой Мстислава — газеты отмечали, что это произведение «невозможно исполнить лучше, чем Ростропович».
18 января 1957 года Симфония-концерт прозвучала в Москве с оркестром столичной филармонии под управлением К. Зандерлинга. Была сделана грамзапись. В музыкальном мире Симфонию признали одним из лучших виолончельных концертов.
В 1955 году Ростроповичу исполнилось двадцать восемь лет. В семье наконец появился достаток. Мать старательно вела хозяйство и заботилась о Мстиславе, взяв на себя все бытовые заботы. В доме принимали многочисленных гостей, в том числе и Софью Вакман с сыном Гариком. Мстислав хранил забавную память о первой любви: фантик от конфеты, которой угостила его Софья давным-давно в Оренбурге, считая его своим талисманом.
Мстислав Ростропович не был красив в общепринятом смысле слова: высокий, худой, угловатый, с залысинами. Но это обстоятельство с лихвой искупалось его огромным обаянием, остроумием, сердечностью. С ним никогда не было скучно.
Дружба с Прокофьевым, помимо прочего, показала ему, как важна для творческого человека любящая, понимающая женщина, способная создать домашний очаг. Да и семейная жизнь родителей служила ему примером. Несмотря на все свое легкомыслие и юношескую легкость, это был взрослый зрелый человек, вполне понимающий, чего хочет.
Его привлекали незаурядные женщины, сочетающие красоту с талантом и умом. Он ухаживал за Майей Плисецкой, Зарой Долухановой и Анной Шелест. Но всех затмила Галина Вишневская. В музыкальных кругах ходило присловье: «Маялся-маялся, зарился-зарился, шелестел-шелестел — и подавился вишневой косточкой».
Слава и Галина
Впервые они встретились весной 1955 года. Их близкое знакомство произошло в Праге. Об этом и других обстоятельствах совместной с Ростроповичем жизни Г. Вишневская впоследствии подробно рассказала в своей автобиографической книге «Галина». А Ростропович вспоминал об этом так:
«…Я приехал в 1955 году в Прагу, куда меня пригласили в качестве заместителя председателя жюри международного конкурса. У меня был только один костюм, но я взял с собой все свои галстуки. 10 мая 1955 года был парад, посвященный освобождению Праги, светило солнце. На следующий день у меня с носа слезали куски кожи, потому что я обжегся во время парада. В таком виде я пришел на завтрак 11 мая в нижний этаж гостиницы «Алькрон». И вдруг я увидел, что по лестнице спускается чудо — женщина необыкновенной красоты. Надо сказать, что в это время я пил кофе и ел круассан, который, как только я увидел спускающуюся нимфу, застрял у меня в горле. Я просто онемел.
Шок может выражаться по-разному; у меня была такая реакция: я начал острить, очень, по моему и по ее мнению, удачно. Она стала хохотать и хохотала четыре дня, до 15-го. 14 мая она мне сказала: «Умоляю Вас, больше не смешите меня; у меня за три дня появилось очень много морщин». Досмеялась, и мы поженились. Причем, вы знаете, что интересно: после того как мы поженились, ни она меня никогда не смешила, ни я ее ни разу не смешил. А совсем недавно корреспонденты большого американского журнала «Ридерз Дайджест», который выходит, по-моему, 4-миллионным тиражом, взяли у меня интервью.
И за лучший ответ на вопрос они прислали мне чек на 40 долларов (я этот чек не реализовал в банке, а оставил как грамоту за лучший ответ на вопрос). Какой был вопрос, какой ответ? Они меня спросили: «Это правда, что вы женились на Вишневской после четырех дней знакомства?» Я ответил: «Правда». «А что Вы думаете об этом сейчас?» — спросили они. Я сказал: «Думаю, что потерял четыре дня»»[22].
К моменту их встречи за спиной Вишневской были тяжелейшие воспоминания о сиротском детстве, блокадных днях, смерти первого ребенка. Жизнь не щадила эту невероятно красивую и талантливую женщину. Ей не довелось узнать родительскую любовь: мать бросила ее и сбежала с очередным любовником, сильно пьющий отец отвез дочь, к которой не испытывал никаких чувств, к своей матери в Кронштадт и с тех пор почти не вспоминал о ней. Галину воспитывала бабушка, которая жалела и как могла, баловала сироту при живых родителях. Любовь к пению проявилась у девочки с детства, ее так и называли: Галька-артистка. Жили в страшной бедности, едва сводя концы с концами, но это закалило характер Галины. Она умела постоять за себя.
В один из редких визитов мать, узнав от родни, что Галина любит петь, привезла ей патефон и пластинки с записями опер. Музыка показалась девочке настолько прекрасной, что она могла слушать ее часами.
Во время войны Кронштадт оказался в кольце блокады. Бабушка умерла в больнице, а Галина сидела, оцепенев, в пустой ледяной квартире и ждала смерти.
«…Опухшая от голода, я сидела одна, закутанная в одеяла, в пустой квартире, и мечтала. Не о еде. Плыли передо мной замки, рыцари, короли. Вот я иду по парку в белом платье с кринолином. Вспоминая сейчас блокаду, я вижу пустынные, занесенные снегом улицы, по которым кто-то волочит санки с покойником, зашитым в простыню или одеяло.
