Сегодня получила письмо тети Амалии — спасибо ей. Из письма узнала, что ты, милая моя, объелась, попросту говоря. Будь осторожней, так как заболеваний следует избегать. Надеюсь, теперь чувствуешь себя опять хорошо?
Да и еще одно, пожалуйста, Риточка, в те дни, когда ты нездорова, ради Бога, будь поспокойней: не бегай, не утомляйся и никоим образом не купайся.
Теперь несколько слов о себе: что-то работается очень плохо. С трудом 16-го отправила 80 страниц корректуры, которая, боюсь, не безукоризненная: лежат еще 50 страниц. Скоро месяц, что я задерживаю. Совсем не могу взять себя в руки. Спасибо Владимиру Львовичу, который со мной обедает. Стол хорошо накрыт, так что хоть это приятно. В квартире у нас все хорошо убрано. Временами все блестит, как, например, вчера, когда после полотера блестели полы. Сегодня обтирали все двери, окна, печи. Все выбивали, ручки вычищены, так что прекрасно. Это так приятно, когда знаешь, что во всех щелях все чисто — ведь ты это тоже очень любишь. Marie моя очень веселая и старательная, так что она меня иногда веселит. Вообще она приятная прислуга. Молоденькая и славная.
Я нигде не бываю. Это не совсем хорошо… Досадно то, что связана я теперь — уехать на несколько недель уже никуда не могу.
Целую тебя крепко, моя дорогая, а также тетю и Надю.
Твоя мама.
В Лесной Ниловке ходили за ягодами и грибами в лес. Ходили в соседний городок Базарный Карабулак в гости к богатым крестьянам, которые имели свои красильни по окраске ситцевых тканей. Покупали у них ситец и бублики. И вдруг неожиданно в конце июля 1914 года началась война. Тетя — немка. К немцам возникло недоверие у местного населения. В семье появился страх. Мне это было непонятно. Началась всеобщая мобилизация — в деревнях плач, стоны, горе и тут же веселые пляски.
Вот что писала об этом мама 22 июля 1914 года из Саратова своей тете Амалии Федоровне и нам:
Дорогая тетя!
При каких изменившихся условиях писать приходится, и кто бы мог подумать неделю тому назад, что такие ужасы переживать придется.
А папа и мама в самом что ни на есть очаге могут очутиться[3]. Хотя мирные города бомбардировать и не будут, но война есть война, и для нее законы не писаны.
В общем, мы являемся вдвое страдающими, так душа за всех скорбит. Обвинять кого бы то ни было и изрыгать громы негодования, злобы и ненависти человеку культурному, понимающему, что войны, создаются в тиши дипломатических кабинетов без всякого участия в этом народов, которые вопреки своим чувствам, желаниям и воле, голову свою безропотно положить должны на плаху кумира войны, конечно, невозможно.
Судить при таких условиях, кто прав, кто виноват, крайне трудно, даже невозможно. История только в будущем скажет в этом смысле свое слово и осветит то, что сейчас так темно и непонятно для нас, ближайших участников всего этого! Остается одно — спокойно и молча исполнять долг свой по отношению к страждущему человечеству и родине своей.
Дорогие Рита и Надя! Обращаюсь к Вам и прошу Вас вникнуть в то, что я только что высказала — для Вас это особенно важно, так как Вам, к сожалению, приходится слышать, возможно, совсем обратное. Не забывайте, что большинство людей стоит еще на довольно низкой ступени развития, в особенности в окружающей нас среде. Они не могут схватить настоящий момент в его развитии. Они питаются исключительно фантазиями газет, которые лучше и не читать, до того недостоверно почти все, чем они наполняются. Эти люди купаются теперь в разжигаемых в них чувствах ненависти и злобы (это тоже политическая уловка: подымать дух, долженствующий убивать других). Не поддавайтесь всему этому. Оставайтесь спокойными, даже когда вокруг Вас жаркие споры раздаются. В особенности ты, Рита, и помните одно — Господь Бог сказал: "Не убий!" Этим сказано все. Никогда, ни при каких условиях убивать никого нельзя! Культурное человечество, христианское человечество свои споры должно решать иным путем.
Горе нам за то, что приходится жить в эпоху, еще не воспринявшую вполне эту идею. (Есть только отдельные личности и группы, поднявшиеся на эту ступень развития.) Те же, которые чувствуют себя созревшими для восприятия этих идей, воспринимают их и по мере возможности тихо и спокойно, но неотступно и твердо проводят их в жизнь. Надо твердо идти своим путем, широко раскрывая сердце всем страждущим в настоящий момент. Всех их объять одним чувством любви и сострадания, помочь где и как возможно. Вот задача всех, в особенности детей!
Что касается пребывания Вашего на даче в Лесной Ниловке, то не нарушайте его, пока воздух и все остальное Вам идет на пользу…
Целую Вас крепко. Ваша Лёра. Тебя, Ритуля, крепко целует мамуля. Папа тоже крепко целует.
Со страхом выехали с соседями Нейфертами ночью в Саратов. Но все обошлось. Утром приехали в Саратов, и мама встретила нас с упреком — "зачем вернулись?" Оказывается, в эти дни произошел окончательный разрыв между родителями. Я была на стороне папы, хотя молчала. Папа ушел из дому и стал работать проректором по хозяйственной части Саратовского университета и жить в университете. Я к нему ходила и жалела его. Первые месяцы войны и осень в гимназии были очень неприятным временем для меня.
С первого дня войны на маму посыпались неприятности. Шовинистически настроенный директор Первой саратовской женской гимназии и Первого саратовского реального училища Александров тотчас отдал приказ о ликвидации специальности "преподаватель иностранного языка" в восьмом педагогическом классе. Записавшихся на эту специальность было много. Они и их родители не хотели бросать обучение и требовали пересмотра решения директора. Мама обратилась во все инстанции, а также в Казанский учебный округ Министерства народного просвещения. Но все молчали и ответа не давали. Александров, воспользовавшись этим, свой приказ не отменил. В то же время некоторые преподаватели гимназии, недолюбливавшие маму, главным образом из-за нового метода ее преподавания, и охваченные патриотическим угаром, поддержали реакционные настроения директора и очень обидели маму.
Она вынуждена была расстаться с любимой гимназией, тотчас получив предложение прогрессивно настроенного профессора Лазанова, директора Второго саратовского реального училища, перейти на работу в училище.
Вся гимназия провожала маму со слезами, все основные классы, где она преподавала, снялись с ней на большого формата фотографии (фотография сохранилась у меня). Всего три месяца мама проработала в мужском учебном заведении. Работать педагогом женщине среди мальчиков всегда было трудно, а маме после женской гимназии особенно. Я помню, в каком состоянии приходила она домой в первый месяц. До тех пор я никогда не видела ее в таком угнетенном состоянии. Всегда скрытная в своих чувствах, на этот раз она не смогла скрыть своего отчаяния — первое время ей трудно было совладать с недисциплинированными мальчишками, усмирить их грубость и проказы. Однако, благодаря педагогическому таланту, она сумела обуздать мальчиков. Через месяц ученики стали неузнаваемы: в ноябре в классе была тишина, мальчики преобразились под ее влиянием и с интересом работали на ее занятиях, а к концу 1914 года относились к своему педагогу-женщине с уважением и даже с обожанием.
