Бедный Верлен! У него был единственный друг, который мог вытащить его из небытия — и вот он томится в застенках!
Итак, став по необходимости философом, он принимает решение продолжать жить. У него было немного денег, не слишком интересная работа, преданный друг (Лепеллетье) и много идей в голове — все это в сумме выглядело не так печально. Он редко сидит дома, посещает театры, выставки, концерты.
Неизвестно, где Верлен провел каникулы, но, скорее всего, он уехал из Парижа. Вернувшись, он продолжил свои труды бюрократа и забавы дилетанта.
К концу 1864 года Рикар вышел из тюрьмы. Еще никогда он не был так готов к борьбе. Верлен ухватился за него, как за спасательный круг. Тем не менее он ему посоветовал менее активно демонстрировать свой антиклерикализм и посвятить себя более активно поэзии. Как бы Рикар хотел сейчас выпустить в свет основательный журнал по искусству и литературе, оставив в стороне политику и философию, раз уж есть средства! Это, конечно же, соблазнительно, в крайнем случае достаточно и простой типографии, но нужен агент по продажам. Ни он сам, ни Верлен, ни Лепеллетье не знали никого, кто согласился бы играть эту роль.
Однажды Верлен, которого связывали дружеские отношения со скрипачом театра «Батиньоль» Эрнестом Бутье, услышал, как тот рассказывает о молодом книготорговце Альфонсе Лемерре, влюбленном в поэтов Плеяды, который, может быть… Бутье хорошо знал его, поскольку тот просил Бутье перевести ему Петрония на старофранцузский.
— Так, — перебил его Верлен, — где он живет?
Бутье, Лепеллетье, Рикар и Верлен направились в переулок Шуазёль, дом 47[69], в довольно большую лавку с вывеской «Перспье, правопреемник Лемерр».
Альфонс Лемерр, массивный нормандец двадцати шести лет, приятной наружности — голубоглазый, с открытым лицом и светлой бородой — принял их дружелюбно. Три года он работал у Перспье служащим, в 1862 году перекупил у шефа его дело (религиозные книги, требники. Библия, молитвенники). Его жена была белошвейкой. Ему успешно удалось направить деятельность издательского дома в новое русло и публиковать — чем он и по сию пору занимался — замечательные издания авторов шестнадцатого века (Дю Белле, Рабле и т. д.). Казалось, что предложение молодых людей не слишком его воодушевило. Он был человек осторожный.
— Поэтический журнал?.. Да, может быть… Посмотрим… Но кроме склада я вам ничего не предоставлю.
Чтобы умилостивить Лемерра, Рикар предложил ему за счет автора издать сборник своих стихов «Небо, Улица и Очаг», написанных в тюрьме. Ударили по рукам — сначала делаем книгу, потом журнал. Подобрали и название — «Искусство».
Первого января 1865 года Верлен был включен в штат мэрии экспедитором под началом Городского комитета по бюджету и счетам с жалованьем полторы тысячи франков в год. В его обязанности входило доставлять жалованья священникам, служащим в приходах Парижа и пригородов. Он не выказывал чересчур большого рвения, приходил в свою контору (в свой «бюраль», как он говорил) к десяти часам утра, покидал ее в полдень и снова возвращался на время с двух до пяти часов. Его начальник, старший служащий по имени Ги, давал ему столько свободы, сколько тот хотел, поскольку он приписывал себе дополнительные часы за работу, которую не сделали его подчиненные. Можно сказать, что Верлен давал ему возможность дополнительно зарабатывать. В кафе «Газ» на улице Риволи, где он иногда обедал, Верлен быстро познакомился с «городскими поэтами», такими же служащими, как и он сам, но уже вовлеченными в литературную битву: Леоном Валадом, Альбером Мера, Жоржем Лафенетром и Арманом Рено.
Двадцати пятилетний уроженец Бордо, Валад, чьи глаза сияли лукавством, носил окладистую черную бороду, которая делала его похожим на перса. «Убери свою фальшивую бороду, шутник ты эдакий!» — бросал ему Верлен.
Альбер Мера[70], того же возраста, был более замкнутым и манерным, по словам Верлена. Очень чувствительный юноша и утонченный поэт. С Валадом он опубликовал в 1863 году сборник весенних сонетов под милым заголовком «Апрель — Май — Июнь».
Жорж Лафенетр, уроженец Тура, двадцати восьми лет от роду, влюбленный в Италию и эпоху Возрождения, был автором книги под названием «Ожидания» (1864), которая имела довольно большой успех.
И, наконец, Арман Рено, который подготовил к изданию свою четвертую книгу, а его первая книга «Стихи о любви» к тому времени уже выдержала два издания. Почти мэтр!
Иногда, выходя из Дворца, к ним присоединялся Эдмон Лепеллетье в сопровождении Эмиля Блемона — по-настоящему его звали Леон Эмиль Птидидье, он был молодой адвокат и тонкий поэт — настолько тонкий, что Леконт де Лиль говорил ему с презрительной гримасой:
— Блемон, вы явно учились у Мюссе!
Без малейших трудностей Верлен, полный природной сердечности и доброго расположения духа, был принят в группу и стал всеобщим другом.
В свою очередь Рикар, который уже видел себя величественным покровителем французской литературы, в знак своей благодарности писателям и художникам, которые поддержали его во время судебного процесса, пригласил их на субботний прием, который давала его матушка на бульваре Батиньоль, дом 10. Именно там Верлен и Лепеллетье, без ума от счастья, смогли наконец приблизиться к знаменитостям своего времени. Можно сказать, что они лишь сели в поезд, который отправил в путь Рикар.
Кокетливая, улыбчивая и немного легкомысленная маркиза де Рикар, сорока двух лет от роду, обожала светскую жизнь и молодежь. Ее муж, бывший губернатор Мартиники и экс-адъютант принца Жерома[71], предпочитал во время приемов уединяться в своей комнате, что было, наверное, к лучшему, поскольку ему было уже за семьдесят.
На встречах господствовали два человека: Катулл Мендес и Вилье де Лиль-Адан.
С довольно серьезной внешностью и слегка вьющейся светлой шевелюрой, прекрасный Катулл обольщал немного волнующим шармом своей личности и манерами принца. Его последнее произведение «Филомела, лирическая книга» (1864) привело Верлена в восторг. Перед ним Верлен чувствовал себя полным ничтожеством, ведь не было такого достижения, которое Катулл Мендес не мог бы себе приписать: и основание «фантастического журнала», и признание литературной общественности, и ранение на дуэли, и отношения с любовницами, и даже месяц тюрьмы за непристойное произведение «Роман об одной ночи»[72].
Вилье де Лиль-Адан был одержимый. Никто не мог понять, он на самом деле сумасшедший или только притворяется. Когда он декламировал «Ворона» Эдгара По, магнетическая дрожь пробегала по присутствующим. Он волновал, его невозможно было не уважать.
