Пока фашистское командование готовилось к нанесению удара, мы создали оборону на Курской дуге и накопили резервы для наступления. Так, уже в мае 1943 г. в резерве Ставки ВГК находилось восемь общевойсковых, три танковые, одна воздушная армии{18}, пять артиллерийских дивизий прорыва и четыре гвардейские минометные дивизии.
В те дни к нам часто приезжал командующий фронтом генерал армии Н. Ф. Ватутин. Мы с ним были знакомы еще с довоенного времени по совместной службе на Украине, где он был одно время начальником штаба Киевского военного округа. В войну встретились уже на Воронежском фронте, которым он командовал в то время, когда я был назначен на должность командующего 40-й армией. Мы оба обрадовались тогда встрече и оживленно расспрашивали друг друга, он о состоянии наших дел под Сталинградом, а я - об обстановке под Воронежем.
Мое глубокое уважение к Николаю Федоровичу и вера в его способности крупного военачальника еще более возросли после того, как нам стало известно, что руководимые им в то время войска Юго-Западного фронта сыграли важную роль в разгроме и окружении сталинградской группировки противника.
В конце марта 1943 г. генерал армии Н. Ф. Ватутин снова возглавил войска нашего фронта, и, надо сказать, с его прибытием все здесь как-то оживилось.
Н. Ф. Ватутин обладал счастливой способностью воодушевлять людей, и вокруг него все всегда находилось в движении. Новый командующий фронтом часто бывал в войсках, пристально следил за силами и состоянием противника. Быстро ознакомившись с обстановкой, он твердо взял в свои руки руководство войсками фронта. Характерной его чертой было стремление предоставить подчиненным большую самостоятельность, поддержать хорошую инициативу. Поэтому мы, командармы, охотно обращались к нему за советом, делились своими мыслями. И всегда встречали понимание, поддержку.
Запомнился разговор с Николаем Федоровичем, состоявшийся примерно в середине апреля, сразу же после принятия Ставкой предварительного решения о преднамеренной обороне на Курской дуге с последующим переходом в контрнаступление. Надо сказать, что Н. Ф. Ватутин сначала был сторонником идеи упреждающего удара по изготовившемуся к наступлению противнику. Однако затем пришел к выводу, что Ставка приняла единственно правильное решение. Об этом он и говорил со мной в упомянутой беседе.
Я, со своей стороны, также был глубоко убежден в дальновидности решения Ставки. И в связи с этим напомнил Николаю Федоровичу о неудачно закончившемся упреждающем ударе войск Юго-Западного фронта в мае 1942 г. под Харьковом. Расспросив о подробностях, которые не были ему известны, он сказал, как бы размышляя вслух:
- Да, вывести войска из укреплений в условиях, когда у противника танковый кулак, значит обречь их на поражение, В том и заключается одна из причин успехов гитлеровских войск в начале войны, что им удавалось навязывать решающие бои не в укреплениях, а в открытом поле, где они могли использовать свое тогдашнее превосходство в танках и авиации. А вот под Москвой и Сталинградом потерпели поражение потому, что в оборонительных боях мы измотали, обескровили их, а затем нанесли мощные удары. Следовательно, оборона должна быть и впредь одним из средств подготовки наступления - активной, подразумевающей готовность обороняющихся в нужный момент нанести сокрушительный удар по выдохшемуся врагу. В этом как раз и заключается сущность решения Ставки. И мы должны его выполнить до конца.
Николай Федорович часто бывал у нас в армии. Он лично помогал нам в организации как оборонительных работ, так и подготовки к контрнаступлению.
Итак, мы знали, что вражеские войска будут наступать в районе Курской дуги крупными силами. Но нам не было известно, когда и на каком участке фронта начнется это наступление. Был момент, когда казалось, что враг нанесет свой удар уже 10-12 мая. Соответствующее предупреждение мы получили от штаба фронта. Но дни шли, а удар не последовал.
Для нас же не только каждый лишний день, но и каждый час означал возможность еще лучше, тщательнее подготовиться к отражению вражеского наступления. А в том, что противник рано или поздно будет наступать, мы не сомневались. Впрочем, что касается 40-й армии, то хотя считалось, что она находится на направлении предстоящего удара врага, эта уверенность была несколько поколеблена во второй половине июня.
Так, 15 июня перебежчик из 3-го батальона 164-го пехотного полка 57-й пехотной дивизии показал, что дивизия, противостоявшая правому флангу 40-й армии, имела задачу лишь удерживать занимаемый ею рубеж обороны, наступление же предполагалось осуществить "на более ответственном участке фронта". Он же сообщил, что с начала июня в районе Харькова и Белгорода, т. е. левее полосы 40-й армии, велось сосредоточение немецко-фашистских войск{19}.
Четыре дня спустя пленный солдат 2-го батальона 676-го пехотного полка 332-й пехотной дивизии заявил, что уже в течение двух-трех недель в его части ходят слухи о предстоящей передислокации дивизии к востоку, в район Головчино. А это было также за пределами полосы нашей армии. Вскоре эти сведения подтвердились: взятые в конце июня пленные из состава той же дивизии показали, что она снялась со своего прежнего рубежа обороны с тем, чтобы сосредоточиться ко 2 июля против 6-й гвардейской армии.
Наконец, тогда же все виды разведки и наблюдения армии и фронта отметили сосредоточение войск противника в районе Белгорода, в полосах обороны 6-й и 7-й гвардейских армий.
Военный совет 40-й армии признал очевидным, что в нашей полосе обороны противник не намеревался наносить свой главный удар. В связи с этим было решено на случай, если данный прогноз оправдается и враг перейдет к активным действиям против соседних армий, просить у командования фронта разрешения нанести силами 40-й армии контрудар в направлении Черкасское во фланг и тыл наступающему противнику{20}.
Полной ясности о времени и направлении ударов противника у нас не было. В данных, которыми мы располагали, сомнение вызвал тот факт, что фашистское командование, всегда искавшее слабые места в нашей обороне и именно там пытавшееся добиться успеха, теперь действовало по-иному: оно сосредоточивало свои основные силы против сильно укрепленного участка обороны, где, как несомненно знал враг, во втором эшелоне Воронежского фронта располагались танковая и общевойсковая армии. Да к тому же и фронтовые резервы. Не хитрость ли это? И не в том ли она заключалась, чтобы отвлечь внимание советского командования от действительного направления подготавливаемого удара?
Таким образом, все еще не исключалась возможность наступления противника на нескольких направлениях, в том числе и в полосе 40-й армии. И потому у нас, как и у соседей слева - 6-й и 7-й гвардейских армий, задача оставалась прежней: всячески укреплять оборону своей полосы, всесторонне готовиться к отпору врагу.
