Я упомянул солдат. У нас была армия, но очень маленькая. Ее главная задача была охранять границы и останавливать иностранцев, не имевших разрешения войти в страну. Эта армия также составляла и нашу полицию, за исключением Лхасы и монастырей, которые имели собственную полицию. В Лхасе армия добавляла военный оттенок церемониям и выстраивалась в линию по маршруту, когда я выезжал из дворцов. С этим связана любопытная история.
Около 50 лет назад, когда у нас были проблемы с китайцами, мой предшественник решил модернизировать армию, используя иностранных инструкторов. Никто не мог сказать, какая армия была наилучшей, чтобы стать образцом, поэтому он один полк тренировал с помощью русских, один - японцев и один - англичан. Британская система оказалась наиболее подходящей, поэтому в конце концов вся армия была организована по британскому образцу. Британские инструкторы оставили Тибет более чем поколение назад, но, поскольку в нашем языке не так много военных слов, вплоть до 1949 года в армии продолжали использоваться британские команды, и среди тибетских маршей, которые играли военные оркестры, были такие мелодии, как "It's а Long Way to Tipparary", "Auld Lang Syne" и "Боже, храни королеву". Но слова этих маршей, если кто-то из тибетцев их и знал, были забыты много времени назад.
Однако не хотелось бы создать впечатление, что наша армия была совершенно анахронистической или абсурдной. Она никогда не модернизировалась в смысле механизации, поскольку это было невозможно, она была слишком мала для защиты нашей большой страны против агрессии, но для своих ограниченных целей она являлась вполне эффективной, и солдаты ее были храбры.
Я думаю, всякий, кто интересовался Тибетом, мог читать о жизни в Лхасе, поскольку большинство иностранных путешественников, посещавших Тибет, стремились именно в Лхасу и писали книги о ней, поэтому здесь мне не нужно вдаваться в подробности. Они описывали почти непрерывный поток праздников и церемоний, с начала года до его конца, описывали праздничные приемы, которые устраивали богатые люди, описывали их красивые платья с многочисленными украшениями, священные обходы по круговой дороге, именуемой "линкор", и пикники на реке в летнее время, которые были, наверное, для всех наиболее излюбленным времяпрепровождением. На самом деле путешественники имели возможность описать эти вещи гораздо подробнее из своего опыта, чем я, поскольку, разумеется, в большинстве из них я сам не принимал участие.
Если я принимал участие в чем-либо, то естественным образом я становился центральной фигурой любой церемонии, и вся сущность церемонии превращалась в почитание, которое люди мне оказывали. Поэтому, когда я хотел посмотреть на церемонии, в которых не принимал участие, например религиозные танцы в Потале или театральное представление в садах Норбулинки, я наблюдал из-за занавешенного окна, чтобы никто меня не увидел.
Но я хотел бы добавить одно общее замечание к рассказам путешественников. Мы, тибетцы, любим представления или церемонии, будь то религиозная или светская церемония, и любим всякого рода церемониальные элегантные одеяния, но, что как черта национального характера, может быть, еще важнее, мы любим шутку. Я не знаю, всегда ли мы смеемся над тем же, над чем и люди Запада, но мы почти всегда находим что-нибудь, над чем можно посмеяться. Мы люди, которых жители Запада назвали бы легкомысленными и беззаботными по природе, и наш юмор оставляет нас только в самых отчаянных ситуациях.
Однако Лхаса была единственным местом, где социальная жизнь была настолько развита. Вне города и в немногих остальных городках и монастырях материальная жизнь народа была очень похожа на жизнь крестьян в других уголках мира, за исключением степени ее изоляции. Расстояния были громадны, и не было сообщения, за исключением посыльных, двигавшихся пешком, либо на спине лошади. Климат в горах весьма суров, и большая часть почвы бедна, поэтому население было редким, а жизнь одинокой и чрезвычайно простой.
Большинство жителей отдаленных мест Тибета никогда не были в Лхасе и даже никогда не встречали кого-то, кто побывал там. Из года в год они пахали землю и выхаживали своих яков и других животных, и никогда не видели и не слышали, что происходило в мире за пределами их горизонта. Я думаю, что таких людей много не только в Тибете, но и во всех других бедных странах в мире, какая бы ни была у них система управления.
Я вовсе не хочу сказать, что каждый тибетец был мягким и добрым человеком. Конечно, у нас были свои преступники и грешники. В качестве хотя бы одного примера можно привести следующий. У нас было много кочевников, и хотя большинство из них были мирными, некоторые кланы не чуждались бандитизма, и поэтому оседлые люди в некоторых районах вынуждены были вооружаться, чтобы защитить себя. А путешественники и этих местах предпочитали двигаться большими группами, также в целях самозащиты. Народы, жившие в восточных районах, где я родился, включая жителей Кхама, в целом подчинялись закону, но они были людьми такого рода, для кого винтовка в качестве символа мужской независимости считалась, может быть, важнее, чем любая другая вещь.
Однако религиозное чувство захватывало даже самые дикие места и большую часть диких сердец. Даже в самых бедных палатках кочевников можно было увидеть символ религии - алтарь с горящей на нем масляной лампадой.
Во время моего образования я очень мало узнал о каких-либо других социальных системах, кроме нашей собственной. И думаю, что тибетцы в целом считают это естественным образом вещей и никогда не задумываются о каких-либо теориях управления. Но по мере того как я рос, я начал понимать, как много неправильного было в этой системе.
Наше неравенство в распределении богатства, конечно, не соответствовало буддийскому учению. За те немногие годы, когда я обладал реальной властью в Тибете, я сумел провести некоторые фундаментальные реформы. Я назначил комитет по реформам, состоящий из 50 членов - светских официальных лиц и монахов, а также представителей монастырей, и маленький постоянный комитет для того, чтобы исследовать, какие реформы нужны, и представить доклад большому комитету и затем мне.
Простейшая реформа состояла в сборе налогов. Сумма налога, требуемая от каждого района, всегда определялась правительством. Но с незапамятных времен предполагалось, что районные начальники могли собирать столько дополнительных налогов, сколько им хотелось или сколько они могли, для своих нужд и на свои заработные платы. Поскольку закон это позволял, народ должен был платить. И я был еще не слишком зрел, когда понял, какой соблазн к нечестности здесь таился.
