Я открыто заявляю, что — ясно не помню — два или три раза были вынуждены приступить к подъему, пока мы достигли такой вершины, откуда все прочие как слева, так и справа, как с востока, так и с запада казались под нами. Чтобы быть тверже уверенным в удаче нашего предприятия, я, пока г. Паррот был занят барометрическими измерениями, разыскал место откуда был виден монастырь св. Якова, место нашей стоянки, ибо он находился по прямой на дне черного обрыва, так что если бы кто снизу глянул, мог видеть вершину. Я исполнил желание и увидел монастырь и его окрестности и оба склона той горки, которая окружает монастырь и его долину. Тут я установил крест, предприятие, которое вызывает во мне дрожь при одном воспоминании, ибо малейший неверный шаг на этом плоскогорья стоил бы мне жизни. День был великолепный, но близился вечер. Эривань, Араке, Баязед, Ефрат, Севанское озеро, Малый Арарат и другие снежные или голые горы с покрытыми туманам долинами, которые мы ниоткуда не могли обозреть так сообща — были волшебные части этой великолепной картины. На обратном пути нас отменно наградил новый месяц.
Причина, почему я в Армении, подобно двум крестьянам и солдатам, не дал клятву, подтверждающую эту правдивую историю, заключается в том, что когда г. Паррот потребовал подвергнуть клятве их, я был уже в Дерпте. Тут я поклялся в Ландгерихте. И чтобы показать, до чего справедлив г. Паррот, хочу рассказать следующее: было время холеры, все уважаемые граждане Дерпта дежурили у входа в город, чтобы предупредить путешественников о пути следования. Однажды я пришел навестить его там, где стояли профессора Паррот и Струве и нашел их за шахматами. Когда я возвращался домой, г. Паррот сказал, что должны меня подвергнуть опросу по поводу восхождения на Арарат. Я припомнил, что не сохранилось в памяти точное число восхождений и просил его напомнить. Ответ его был краток: он мне ничего не скажет, нужно сообщить то, что знаешь, а не то, что подскажут. К счастью, вернувшись в монастырь св. Якова, я зафиксировал все, что наблюдал во время восхождения. Там нашел и дату.
Почему в своей книге г. Паррот не приводит мою клятву? Я могу это приписать лишь тому, что он принимал в расчет мои взаимоотношения с моей нацией, захотел уберечь меня, ибо я должен возвратиться туда, чтобы распространять среди них полученные от европейской культуры полезные и нужные знания. Но теперь необходимо правду публично признать и я ничего не боюсь, бог поможет мне в моих благочестивых замыслах, хотя и могу встретить большие затруднения. Я мог бы перечислить еще и другие обстоятельства в доказательство истинности восхождения нашего на Арарат, но зачем? Г. Паррот уже подробно описал путешествие и пусть мое верное свидетельство уничтожит сомнения тех, кто устно или письменно выступали против истины.
Недолго, вероятно, придется ждать, когда, быть может, другой образованный европеец посетит мою красивую родину, чтобы с изумлением любоваться ее величественными горами, ее прелестными долинами, подобных которым надо бы искать во всем мире, чтобы любоваться восхитительными памятниками древнейших времен. Я прошу этого честного и энергичного исследователя, да, заклинаю его не бояться трудностей подняться на нашу святую гору и оттуда обозревать мою прелестную родину. Он будет сторицею вознагражден и сможет свидетельствовать правду».
Для внутреннего роста Абовяна имело большое значение приподнятое идейное настроение студенческой массы, а наиболее интересно и ярко проявило такие настроения подпольное немецкое студенческое землячество, именовавшееся Буршеншафтом. Я называю студенческое общество землячеством потому, что оно объединяло немецких патриотов, которых в дерптском университете было достаточно.
Буршеншафты появились в Германии как продукт патриотического подъема после наполеоновских времен. Как раз после разгрома Наполеона в Германии, особенно среди студенчества, возникло сильное движение за объединение всей Германии. Воспользовавшись трехсотлетием реформации, годовщиной Лейпцигской битвы (1817 год, октябрь) студенты Иенского университета устроили патриотический праздник в Вартбурге. Руководило действиями студентов организованное в 1815 году общество «Буршеншафт». Это не было оформленное политическое движение. У него не было законченной программы, его девизом было: «честь, свобода и отечество», его цели — просветительские, оно хотело бороться за осуществление единства Германии, но еще — не выработало себе методов и не знало путей. Это было смутное ранне-буржуазное движение, быстро возникшее и столь же быстро деградировавшее. В 1816 и 1817 годах к иенским студентам присоединились студенты и других университетов.
На Вартбургском празднике был организован Allgemeine Deutsche Burschenschaft (Всеобщий немецкий студенческий союз).
На Вартбургском празднике студенты торжественно предали сожжению «Историю германского народа» Коцебу, которого ненавидели германские патриоты, так как считали его агентом русского царя.
Он и на самом деле был таким агентом, находился на русской службе и был воплощением самой черной реакции.
В 1819 году третьего марта студент Занд — член Буршеншафта — убил в Маннгейме Коцебу. Чрезвычайно интересно, что этот акт был русскими официальными кругами воспринят как антирусская демонстрация, а передовые — круги России восприняли его как революционный террор, разумеется также считая, что удар по Коцебу был ударом по царской России. Это обстоятельство заслуживает особого внимания. Буршеншафт возник под знаком очевидной неприязни к официальной России и первый его политический акт опять-таки наносил удар русскому самодержавию. Буршеншафт был немецкой патриотической организацией с нескрываемыми антипатиями ко всем, кто шел на служение царскому самодержавию.
Бурш. Силуэт немецкого студента работы Менцеля (Гос. исторический музей)
После этого Буршеншафт официально был закрыт. Но, несмотря на преследования, продолжал неофициально существовать до 1827 года, когда это сообщество возродилось и распалось на две фракции: «германцев» — сторонников решительных методов борьбы и «арминов» — сторонников просветительской деятельности и идейной борьбы.
Всеобщий студенческий союз естественно оказывал сильнейшее влияние на все вне Германии находящееся немецкое студенчество и особенно на студенчество Дерпта. Оно систематически воспитывалось в духе своеобразного немецкого патриотизма, которое воодушевлялось сепаратистскими иллюзиями, которое никогда не отождествляло отечество с Россией. Прибалтийские немецкие бароны всеми силами поддерживали Николая I и служили орудием осуществления самых реакционных мер, а сыновья их — молодые дерптские студенты — мечтали о своем подлинном отечестве и распевали гимны в честь Занда.
