– У тебя ведь ребенок скоро должен родиться… А вообще-то можно сделать, что он и не родится…
Почти месяц он бился со мной, пытаясь сломить. Обещал, что если я дам показания на отца, меня тут же отпустят к семье и восстановят на работе, что меня и мою семью никто не будет преследовать.
Тогда же мне начали не давать спать. Я убедился, какая это тяжелая пытка. Когда дней пять-шесть не спишь, это ужасно. Только начинаешь засыпать – будят. И при этом ничего не говорят.
Когда бьют, остаются, как правило, синяки. Здесь же никаких следов.
Физически я был очень сильным человеком, и этого, видимо, мои тюремщики не учли и перестарались. После первой недели пыток я находился в таком состоянии, что все равно засыпал, как бы меня ни трясли. Видя мое полуобморочное состояние, они, наверное, поняли, что я на пределе. Появились тюремные врачи…
Китаева я больше не видел – меня передали новому следователю. Им оказался заместитель Генерального прокурора Камачкин.
Этот на мою «антигосударственную деятельность» особенно не напирал:
– Потом вы сами об этом расскажете, а меня больше интересует, как вы стали ученым, доктором наук. Отец ваш – человек безграмотный, да и вы ведь такой же…
С месяц у нас такие разговоры шли. Впрочем, говорил в основном он. Но однажды я, видимо, его крепко обидел:
– Вы, разумеется, можете писать все, что вам вздумается. Подписывать я ничего не стану. У вас была возможность в этом убедиться. Но коль уж пишете, то старайтесь хотя бы без грамматических ошибок это делать, да и построение фраз у вас, мягко говоря, нелитературное.
От такой наглости Камачкин опешил. Пришлось показать его ошибки.
Видимо, он параллельно допрашивал и людей, которые со мной работали, – Микояна, Туполева, Лавочкина, Королева… Время от времени он провоцировал:
– Вы вот на все лады мне их расхваливаете, а они говорят о вас только плохое. К чему бы это, Серго Лаврентьевич?
Все это было ложью. Когда я уже работал на Урале, все эти люди под тем или иным предлогом побывали у меня и рассказали, как их заставляли давать показания на меня и моего отца. Ни один не сказал того, чего от них ждали.
Сначала их начали вызывать в ЦК, затем в прокуратуру. Но и это не помогло.
Уже после освобождения друзья рассказали мне, как в организации, где я был Главным конструктором, устроили партийное собрание. Как выяснилось, «высокий гость», заведующий Оборонным отделом ЦК, имея прямое поручение Хрущева и Маленкова, приехал специально по этому случаю. Моим товарищам предложили заклеймить меня позором и исключить из партии.
Собрание шло три дня. Как ни «давили» на моих товарищей и бывших подчиненных, никто не сказал, что я оказался на своей должности благодаря связям, а именно этого и добивался партийный аппарат.
Партийное собрание отказалось голосовать за мое исключение из партии. Это пришлось сделать самому ЦК. Случай беспрецедентный. Мало того, специальным решением Совета Министров СССР были проведены повторные испытания всех систем, где я являлся Главным конструктором. В них участвовали наряду с военными члены специальной комиссии, созданной ЦК КПСС. Так сказать, на предмет возможного вредительства. Найдись люди, которые захотели бы меня «подставить», сделать это было в той обстановке очень просто. Техника ведь такая вещь, что два-три пуска «завалить» нетрудно. Но и здесь ни одного подлеца не нашлось. Все испытания прошли успешно, подтвердив годность и необходимость созданного нами оружия.
Анатолий Иванович Савин, ныне Генеральный конструктор и академик, академик Расплетин, после меня он стал Главным конструктором в нашей организации, Бункин, ныне академик, член президиума Академии наук, Шабанов, мой заместитель, впоследствии – генерал армии, заместитель министра обороны СССР, другие товарищи… С большинством из них у меня до сих пор сохранились и личные, и деловые связи. Все они продолжают работать, занимая командные посты в военной технике. Я до сих пор благодарен им за все, что они для меня сделали. Своими действиями эти порядочные люди доказали, что, несмотря на все вздорные обвинения, я – честный человек, работавший на свою страну. Это они, не боясь за свою карьеру, в те трудные для меня дни открыто заявили: «Мы ему верим. Если он действительно в чем-то виноват, пусть скажет об этом сам. Пусть выступит на этом партийном собрании».
Ничего этого, разумеется, я тогда не знал. Ни газет, ни радио в камере не было. О том, что происходит за стенами тюрьмы, охранники тоже не говорили.
Что можно было еще устроить в моем положении? И я решил объявить голодовку. Видимо, с подобным в Лефортовской тюрьме сталкивались не раз. Ввалились несколько мужиков, связали, надели на ноги какие-то кандалы и стали вливать через кишку с воронкой бульон. Так повторялось несколько раз. Но я понял, что должен бороться.
Изо дня в день мне говорили одно и то же. Вспомнили как-то мой радиотренажер:
– Вы поддерживали связь с Лондоном…
Когда специалисты дали заключение, что в лучшем случае этот генератор сигналов можно использовать на расстоянии ста метров, переменили тему. Я понял: если бы мои следователи действительно хотели что-то выяснить, вопросы их были бы совершенно иными.
В один из дней, когда меня повели на допрос, в кабинете следователя я увидел Георгия Максимилиановича Маленкова. Член Президиума ЦК КПСС, Председатель Совета Министров СССР – в Лефортово… Зачем?
Говорили мы с ним с глазу на глаз. Хотя, уверен, запись велась – все кабинеты тюрьмы были оборудованы соответствующим образом.
Маленков сразу сказал, что приехал сюда только из-за меня.
Если коротко, разговор состоялся между нами такой. Маленков сказал, что он и его коллеги считают, что как член партии и полезный член общества я просто обязан дать те показания, которые от меня требуются. «Это нужно». Такие вещи, сказал, в истории нашего государства уже бывали. Это позволит сохранить мне жизнь и встретиться с моей семьей.
Я поблагодарил его за заботу, но сказал, что не могу выдумать то, чего не было. Вымаливать себе жизнь ценой предательства отца и матери я не могу. Думаю, сказал, вы, Георгий Максимилианович, должны понять, что это было бы подлостью. Маленков не стал продолжать разговор:
– Ты подумай… Я недельки через две-три еще заеду к тебе, и мы поговорим.
«Соседей» из моей камеры уже убрали. Я лежал и думал, что за всем этим стоит. Зачем приезжал ко мне Маленков? Уговорить меня подписать эти дурацкие бумаги? Глава правительства нуждается в моем признании?
Я уже догадывался, что Маленков – друг дома! – давно предал моего отца.
