Кажется, тут бы следовало сразу пресечь заговор, однако…
«На этом факте приходится остановиться, но объяснить его логично мы затрудняемся… Если сопоставить строгости по приговору Семеновского полка и всю переписку по этому делу, где государь упорно искал причин политических, не обнаруженных ни следствием, ни судом, то как допустить полнейшую индифферентность к записке Бенкендорфа и к сообщенному на словах Васильчиковым?! Как разгадать, отчего государь чуть было не вмешался активно в итальянские дела, чтобы бороться с карбонарством, а у себя дома, на Руси, ничего не предпринимал, чтобы пресечь надвигавшуюся беду»[1732].
Насчет надвигавшейся беды — не просто красивая фраза.
«Конечно, до 1812 года дворянство было недовольно Александром и роптало на него; но войско всегда равно оставалось ему преданным; после же взятия Парижа никто без восторга не произносил его имени. Но то, чего не могли военные поселения и Аракчеев, удалось Михаилу Павловичу со Шварцем, и то в одном Петербурге и только между военными. Явной хулы никто еще не позволял себе, но при его имени все хранили угрюмое молчание…»[1733]
Вспоминает Измайловский офицер: «Стало заметно, что полк далеко не спокоен: солдаты хотя и исполняли требования дисциплины, но покорялись ей с нескрываемым пренебрежением и на офицеров смотрели свысока, насмешливо. Случались такие выходки со стороны подчиненных, которые ясно указывали на сознание этими последними своей силы. Для примера расскажу один такой случай… Однажды наш батальон, долженствовавший в тот день занять караулы, был выстроен вдоль бокового фасада Гарновского дома и стоял вольно в ожидании своего полковника; а мы, офицеры, сойдясь шагах в двадцати перед фрунтом, весело разговаривали. Показался со стороны казарм высокого роста старый гренадер первого батальона, в шинели и фуражке. Вместо того чтобы обойти стороною, он направился на интервал между нами и фрунтом батальона, и когда с нами поравнялся, то обратился к батальону и громко скомандовал: Смирно! Батальон смолк и стал "смирно", как бы по команде своего полковника. "Здорово, ребята!" — крикнул гренадер. "Здравия желаем!" — грянул батальон, и вслед затем по всему строю раздался хохот. Гренадер повернулся и пошел своей дорогой, как ни в чем не бывало, — и никто из офицеров, даром что все они были поражены такой дерзостью, никто из них не тронулся с места, чтобы остановить наглеца. Видно, начальство потеряло под собой почву»[1734].
«Необходимо было уничтожить вовсе повод к жалобам и натянуть ослабевшие струны военной дисциплины. Беспокойства в Пьемонте, вообще в Италии, служили предлогом к походу. Священный союз вмешивался во все внутренние дела чужих государств, и наш Гвардейский корпус в апреле 1821 года получил приказание выступить в поход»[1735].
* * *
Гвардия ушла, а мы обратимся к теме «граф Милорадович и театр». Уточним сразу, что «интимную» сторону этого вопроса трогать не будем, так как она нам не ведома — о том говорили очень много, но все по-разному.
«Милорадовичу был поручен главный надзор над петербургскими театрами… и он принялся с необыкновенным рвением за исполнение его вообще и за образование молоденьких и хорошеньких актрис в особенности. Любимицами его были Л. Дюрова[1736] и К. Телешова[1737]. Он ничего не щадил для их костюмов и очень часто лично возил в магазины заказывать модные уборы. Но… honni soit qui mal у pense. В то время храбрый ветеран был, как говорится: moralement tres physique, mais physiquement tres moral, и все ограничивалось одним платонизмом»[1740].
«Для поправления финансового состояния театра управление его… поручено графу Милорадовичу, у которого, кроме неоплатных долгов, ничего уже не было. Он давно добивался этого места и получил его как одну из наград за его великие подвиги. Карикатурный Баярд в одном только был схож с подлинником, которого передразнивал: он был столько же храбр, как и тот. Не в целомудрии подражал он этому рыцарю, когда Театральную школу превратил в свой гарем»[1741].
Пойми тут, где правда! Так что обратимся к ходу событий.
«Милорадович очень любил театральный круг, и Хмельницкий ввел в него своего начальника. Сначала он стеснял немного гостей, но вскоре все привыкли к нему, потому что он был самый любезный и разговорчивый собеседник, охотно смотревший и на репетиции пьес. Телешова больше всех нравилась ему; но дальше обыкновенных фраз роман их не пошел»[1742].
«Граф любил театр и посещал его постоянно, в особенности балеты. Бывая часто у князя Шаховского, он ознакомился и с внутренним хозяйством Петербургского театра, которое было тогда, по справедливости сказать, не в удовлетворительном состоянии и в особенности Театральная школа; в ней были большие недостатки и запущения… Граф Милорадович, как ревнитель строгой справедливости, вскипел негодованием, когда до него дошла горькая истина о худом содержании школы, что подтвердили ему самые воспитанницы, которых он видал у князя Шаховского. "Бог мой! — говорил граф, — это ни на что не похоже, надобно этому положить конец!" — и он доложил обо всем государю, вследствие чего высочайше возложено было на него, графа Милорадовича, и на князя Петра Михайловича Волконского привести в известность все беспорядки и запущения по Театральной школе»[1743].
«Оба они прибыли на другое утро, в 8 часов, в Театральную школу. Дети только что встали: в дортуарах царствовал величайший беспорядок; простыни, одеяла были грязные, старые, в заплатах; белье на детях тоже; комнаты не чищены, не метены; везде пыль, грязь и духота. Завтрак детей был самый бедный. Отправились на кухню, где готовили обед для школы. Там тоже все было грязно, а запасов чрезвычайно недостаточно для продовольствия ста человек; одним словом, все было найдено в самом дурном виде, и оба ревизовавшие лица сделали об этом самое верное представление государю»[1744].
В результате произошла смена директора императорских театров. «После князя Тюфякина[1745] назначен был директором Аполлон Александрович Майков[1746]». Однако, с сожалением, следует уточнить, что «под управлением Майкова положение артиста было крайне незавидное. Произвол царил над его личностью безгранично»[1747]. Как говорится, «из огня да в полымя…».
«В это же время Милорадович был назначен президентом Театрального комитета… Этому комитету поручено было преобразовать театральную дирекцию, и участь моя зависела уже от Милорадовича.
