Теккерей так описывает английский королевский двор: «У них устраивались простые развлечения, самые простые и невинные: деревенские танцы, на которые приглашалось десять-двенадцать пар, и честный король танцевал вместе со всеми по три часа кряду под одну музыку; а после такого утонченного удовольствия отправлялись спать натощак (голодные придворные про себя понемногу роптали) и вставали назавтра чуть свет, с тем чтобы вечером, быть может, снова пуститься в пляс; или же королева садилась играть на маленьком клавесине, – она недурно играла, по свидетельству Гайдна, – или король читал ей вслух что-нибудь из «Зрителя» или проповедь Огдена. Что за жизнь! Аркадия!..».
Георг многое делал хорошо: постоянно чертил карты, изучал географию, разбирался в этикете двора до мелочей. Он знал всех своих приближенных, помнил их родословные и семейные предания. Удерживал в памяти всех офицеров своей армии (к слову сказать, в начале наполеоновской эпохи сухопутная армия Англии была совсем невелика), а также разбирался в галунах, аксельбантах, фасонах треуголок и фалд (впрочем, почти все монархи того времени теряли голову при виде мундира – Александр Первый целые дни свои занимал тем, что разрабатывал и совершенствовал форму, используя вместо манекенов живых солдат, на которых, как портной, закалывал фалды и обшлага то так, то эдак. Равнодушен к мундирам был только Наполеон – он был воин). Георг узнавал в лицо самого последнего из своих пажей и самого ничтожного из работников на конюшне или в кухне.
При этом трепет, внушаемый самой по себе королевской особой в тогдашней Англии, был так велик, что от Георга ничего особого не требовалось, как просто БЫТЬ. Однажды Георг III сказал своему премьер-министру лорду Чаттему несколько ласковых слов – и тот заплакал от счастья.
Таким был тот мир. Однако это были его последние вздохи: наступавшая эпоха требовала большего – и от простых людей, и от знати, и от монархов.
К тому моменту, когда на материке появился Наполеон, Георг III уже вряд ли удивлялся превратностям судьбы: сразу после вступления на престол он попытался перебороть аристократию вигов; потом вдруг колонисты в Америке, пользуясь поддержкой Франции, начали борьбу за независимость, и в 1782 году королю пришлось смириться с их претензиями на суверенитет.
Это был немалый удар не только для империи в целом, но и для короля лично: в ноябре 1788 года Георг III сошел с ума. В припадке безумия он напал на своего старшего сына и попытался разбить его голову о стену. По рассказам очевидцев, у короля пошла изо рта пена, а глаза налились кровью. Слуги оттащили короля от сына и надели на Георга III смирительную рубашку.
Тогда никто не мог дать названия этой болезни. Только в конце XX века ученые по разным симптомам, в том числе исходя из того, что в периоды болезни король боялся света, пришли к выводу, что Георг III унаследовал от предков порфирию – мутацию, нарушающую нормальный процесс кроветворения и вызывающую приступы, сопровождаемые физическими болями и психическими расстройствами, периоды дееспособности между которыми становились с каждым разом все короче.
Болезнь была практически неизлечима вплоть до второй половины XX века. Считается, что этой редкой формой генной патологии страдает один человек из 200 тысяч (по другим данным, из 100 тысяч), причем, если она зафиксирована у одного из родителей, то в 25 процентах случаев ею заболевает и ребенок. Также считается, что болезнь является следствием инцеста. В медицине описано около 80 случаев острой врожденной порфирии, когда болезнь была неизлечима.
Причина болезни в том, что организм не может произвести основной компонент крови – красные тельца, что в свою очередь отражается на дефиците кислорода и железа в крови. В крови и тканях нарушается пигментный обмен, и под воздействием солнечного ультрафиолетового излучения или ультрафиолетовых лучей начинается распад гемоглобина.
Небелковая часть гемоглобина – гем – превращается в токсичное вещество, которое разъедает подкожные ткани. В XIX веке про все это никто, конечно же, не знал. Оставалось только с ужасом смотреть на то, как менялся король – и внутренне, и внешне.
Кожа у больных порфирией начинает приобретать коричневый оттенок, становится все тоньше и от воздействия солнечного света лопается, поэтому человек со временем покрывается шрамами и язвами. Язвы и воспаления повреждают хрящи – нос и уши, деформируя их. Вкупе с покрытыми язвами веками и скрученными пальцами, это невероятно обезображивает человека. Больным противопоказан солнечный свет, который приносит им невыносимые страдания.
Более того, в процессе болезни деформируются сухожилия, что в крайних проявлениях приводит к скручиванию пальцев. Кожа вокруг губ и десен высыхает и ужесточается, в результате резцы обнажаются до десен, создавая эффект оскала. Еще один симптом – отложение порфирина на зубах, которые могут становиться красными или красновато-коричневыми.
Кроме того, у пациентов сильно бледнеет кожа, в дневное время они ощущают упадок сил и вялость, которая сменяется более подвижным образом жизни в ночное время. Больных порфирией людей часто считали оборотнями, вампирами – тем более, что в Средние века их лечили, давая пить свежую кровь.
Георга III пытались лечить порошками и кровопусканием, рекомендовали морской воздух и ванны. Давали мышьяк, который вряд ли добавлял королю здоровья. В те времена медицина вообще была экспериментальная: каждый врач верил в свое средство и старался убедить в его пользе больного. На самом деле за обоих работал организм: пока у него еще были силы, человек выздоравливал.
После первого приступа Георг III пришел в себя – в 1789 году, чтобы узнать о Французской революции. Он, конечно, вряд ли сочувствовал Людовику XVI – ведь именно французы помогли американским повстанцам. По поводу взятия Бастилии в Лондоне был даже назначен праздничный обед (правда, потом его отменили). Некоторых восхищала революция сама по себе. Пишут, что Чарльз Фокс, лидер парламентской оппозиции, узнав о революции, вскричал: «Да это же величайшее событие за всю мировую историю! И притом лучшее!».
Но после того как гильотина начала работать словно швейная машинка, симпатии к революции у англичан стали стремиться к нулю. Однако войну Англии объявили французы, а не наоборот.
Лидеры французской революции, как через 100 с лишним лет большевики в России, переоценивали привлекательность революции для своих соседей. Они искренне думали или внушали себе и своему народу, что идеи революции уже нашли сочувствие на Британских островах.
К тому же тогдашний премьер-министр Питт заверил французов, что Англия останется нейтральной даже если французы оккупируют Бельгию, единственное требование было – не трогать Голландию. Одновременно Питт сократил армию и провел через парламент бюджет мирного времени. Это могло быть расценено как слабость Англии и вместо того, чтобы примирить французов, только их раззадорило: они решили экспортировать революцию в Англию. Французы митинговали в английских «конституционных клубах», пытались перетянуть на свою сторону индийских князьков, подстрекали к мятежу «Объединенных ирландцев», а когда ирландцы-таки восстали, послали к ним на помощь экспедицию генерала Гоша. Правда, флот Гоша был рассеян штормом, а добравшись до ирландских берегов, из-за непогоды не смог высадить десант и вернулся во Францию ни с чем. Премьер-министр Питт предлагал замирить Ирландию, дав ирландским католикам равные с английскими протестантами права. Но Георг отказался, сказав: «Это было бы нарушением конституционной присяги». После этого он утопил восстание в крови, лишив Ирландию последнего суверенитета. Это было закреплено в названии государства (Королевство Великобритания после заключения унии с Ирландией стало именоваться Соединенным Королевством (англ. United Kingdom), и даже на флаге: Георг III добавил к крестам Св. Георга и Св. Андрея на национальном знамени еще и крест Св. Патрика – с тех пор знамя именуется Союзным Флагом (Union Flag)).
