В 1939 году Александра Фадеева наградили орденом Ленина, и он уже не боялся проявлять свои слабости. Он стал пить, увиваться за женщинами, следует один запой, другой, одна любовница сменяла другую. Отрезвев, напрашивается на прием к Сталину, жалуется ему на пьянство и другие пороки некоторых писателей. Сталин не сочувствует ему, говорит, что у него нет других писателей, «работайте, товарищ Фадеев, с теми, что есть». Пьянки продолжаются. В окружении подхалимов, которые докладывают ему, что вождь хорошо отозвался о пьесе Булгакова «Батум», хотя и запретил ее постановку, Фадеев решает поближе познакомиться с ее автором. Сегодня Сталин запретил, а завтра… Тем более пьеса о его революционной юности. Один из подхалимов с ухмылкой говорит Фадееву, что, в общем-то, дни Булгакова сочтены и у него весьма интересная и красивая жена, стоит приударить за ней.
У Фадеева с женой, актрисой МХАТа Ангелиной Степановой, жизнь сложилась не очень удачно. До Фадеева она была влюблена в драматурга Николая Эрдмана, даже ездила к нему в ссылку, чего Фадеев простить ей не мог и при каждом удобном случае изменял супруге. Позвонил Булгакову, чтобы навестить больного, но в последний момент ехать не решился, на разведку послал близкого ему писателя Константина Федина. О его приходе вспоминала Елена Сергеевна:
«Когда Миша уже был очень болен и все понимали, что близок конец, стали приходить кое-кто из писателей, кто никогда не бывал… Так, помню приход Федина. Это – холодный человек, холодный, как собачий нос.
Пришел, сел в кабинете около кровати Мишиной, в кресле. Как будто по обязанности службы, быстро ушел. Разговор не клеился. Миша, видимо, насквозь все видел и понимал. После его ухода сказал: “Никогда больше не пускай его ко мне”. Другое дело – Пастернак. Вошел с открытым взглядом, легкий, искренний, сел верхом на стул и стал просто, дружески разговаривать, всем своим существом говоря: “Все будет хорошо”, – Миша потом сказал: “А этого всегда пускай, я буду рад”».
15 февраля 1940 года, за месяц до смерти Булгакова…
«…позвонил Фадеев с просьбой повидать Мишу, а сегодня пришел. Разговор вел на две темы: о романе и о поездке Миши на юг Италии, для выздоровления. Сказал, что наведет все справки и позвонит». Но не позвонил. После его прихода у Булгакова резко ухудшилось состояние, «углублен в свои мысли, смотрит на окружающих отчужденными глазами. Ему сейчас неприятен внешний…» – ставит многоточие Елена Сергеевна.
Судя по всему, недостает слова «вид». Но чей? По всей вероятности – Фадеева. У него правильные черты лица, он внешне выглядит привлекательно, но злой характер, коварство выдают равнодушные, жестокие глаза. Елена Сергеевна не уточняет имя неприятного Мише посетителя. От него зависит выход книг мужа. А издать их – цель ее жизни. Булгаков расстроен, видя, от какого человека зависит судьба его и других писателей. Самочувствие ухудшалось.
И болезнь довершала свое черное дело. Осенью 1939 года Булгаков с женою вернулся из Ленинграда, и врачи немедленно уложили его в постель. Он рассказал Сергею Ермолинскому, как будет развиваться болезнь:
«Он называл недели, месяцы и даже числа, определяя все этапы болезни. Я не верил ему, но дальше все шло как по расписанию, им самим начертанному».
Пожалуй, лишь Сергей Ермолинский, жена и сестры Булгакова подробно и доподлинно знали о тех страшных муках, которые он испытывал в последнее время.
Он страдал и оттого, что не успел попросить прощения у своей первой жены – Татьяны Николаевны Лаппы.
«Все, что сделала для меня Таська, не поддается учету», – вспоминал он свои слова. Однажды, когда мозг его был ясен, он вызвал к себе младшую сестру Лелю и шепнул ей, чтобы она разыскала и попросила Тасю заехать к нему. Через неделю сестра сообщила ему, что Татьяны Николаевны в Москве нет. Она, по всей видимости, давно покинула столицу, и где живет сейчас – неизвестно. Он слушал Лелю напряженно, лицо его казалось окаменевшим. Сергей Ермолинский так описал эту сцену: «Он знал, что где-то рядом стоит Лена, и невидящий взгляд его был виноватый, извиняющийся, выражал муку.
Лена спросила его с печальной укоризной:
– Миша, почему ты не сказал, что хочешь повидать ее?
Он ничего не ответил. Отвернулся к стене».
Утонченная Елена Сергеевна догадывалась – где-то в глубине его сердца оставалась другая женщина, его первая жена. Он никогда не вспоминал ее, и она ни разу нигде не возникла как бывшая жена Булгакова. Только после его ухода из жизни, когда ее разыскали журналисты и литературоведы, она стала давать интервью, отвечать на письма. Ермолинскому она написала:
«О том, что Миша хотел меня видеть, я знаю. Но узнала об этом слишком поздно. А так бы приехала… Я у него была первая, сильная и настоящая любовь (на склоне лет уже можно все сказать). Нас с ним связывала удивительная юность…»
Видимо, испытывая чувство вины перед первой женой, он в своем последнем романе дал героине – Маргарите – ее отчество Николаевна. Память о матери – в строчках «Белой гвардии», о Тасе – в отчестве героини и эпизодах романа «Мастер и Маргарита». И наверное, не случайно Елена Сергеевна не пришла на поминки мужа, устроенные его сестрами.
«Там были все свои… Лены не было», – вспоминала Татьяна Николаевна. Она переживала, что не услышала его «прости», но зная, что он собирался просить у нее прощения, простила его и думала о нем с нежностью и любовью, порою счастливой, иногда тревожной, а в конце – трагичной, но с любовью.
Впоследствии над Ермолинским немало посмеивались, говоря, что он сотворил легенду о Елене Сергеевне. Но он возражал: «Она была рядом с ним – самозабвенно. Поэтому имя ее (и без моих рассказов) окутано таким уважением… Но я понимаю боль своего друга». И через абзац Ермолинский обращается к своему умирающему другу с восклицанием о Тасе:
– Миша, почему ты не сказал мне, что хочешь повидать ее?!
Затем были такие слова: «Передо мною его фотография. На ней написано: “Вспоминай, вспоминай меня, дорогой Сережа”. Фотография подарена 25 октября 1935 года. Он был еще здоров, озабочен делами театральными, много работал, и его не покидали мысли о Воланде, о Мастере и Маргарите. Я не обратил тогда внимания на эту подпись, схожую с заклинанием: “Вспоминай, вспоминай”. Понял позже – сидя у его постели. И думал: непоправимо, что о многом мне не удалось договорить с ним. Может быть, о самом главном!
– Миша, почему ты мне не сказал, что хочешь повидать ее?»
После смерти Булгакова немало народу перебывало в его квартире. Приходили проститься с писателем, выразить соболезнование его жене. Меньше всего было литераторов. Не пришел и Фадеев. Но он написал письмо Елене Сергеевне, помеченное 15 марта 1940 года, где объяснял, что лишь неотложные дела помешали ему зайти к ней и в Союз, подчеркивал свое бесконечное уважение к Елене Сергеевне, обещал, что все «связанное с Булгаковым мы сохраним и поднимем, и люди будут знать его лучше по сравнению с тем временем, когда он жил», что «он – человек, не обременявший себя ни в творчестве, ни в жизни политической ложью, путь его был искренен и органичен, а если в начале своего пути (а иногда и потом) он не все видел так, как оно было на самом деле, то в этом не было ничего удивительного, хуже было бы, если бы он фальшивил». Обещал поместить свое мнение о Булгакове в газете. Но увы, единственной читательницей этого письма долгие годы была лишь Елена Сергеевна. Впервые оно увидело свет в «Новом мире» в 1966 году.
