Они для читателя ясны, но не лишним будет их конкретизировать. В перспективе двадцатилетней давности события 17–19 августа 1921 г. на Эгийн-голе следует отметить следующее.
Офицерский бунт в Азиатской конной дивизии не был задолго задуман. Он вытекал из последних действий генерала Унгерна и был неотвратим, как стихия. Большую роль сыграло избиение Унгерном генерала Резухина. Всем офицерам стало ясно, что для генерала Унгерна нет людей в дивизии, коих он при малейшей провинности пощадит. Утверждали, что Унгерн составил список офицеров, кои по пути в Урянхай должны быть из дивизии изъяты. В списке внесены фамилии всех кадровых офицеров, офицеров, принятых в Монголии, и некоторых старших офицеров- даурцев. Прапорщик Бурдуковский по пьяной лавочке говорил о таком списке. Верен ли слух — утверждать не могу, но этот слух переполнил чашу человеческого терпения.
Уходя из пределов России, большая масса чинов Азиатской конной дивизии осознала, что в данное время с теми средствами, какими располагает генерала Унгерн, борьба с большевиками — химера. Идейно отошла от взглядов Унгерна, и их больше ничего не связывало, а попытка Унгерна насильно увести в Урянхай грозила неизбежной смертью от того, или другого, или третьего.
Бунт произошел вскоре после перехода границы. Офицеры понимали, что медлить нельзя ни одного дня, ибо смерть уже витала над теми 13 офицерами, кои гнали гурты скота и над теми, кто еще на свободе — но внесены в список 30–40 человек “обреченных”.
Заговорщики не хотели смерти Унгерна, а особенно Резухина, но понимали, что нельзя останавливаться перед крайними решениями, ибо в противном случае будут жестоко уничтожены сами.
Всадники в полной мере сочувствовали действиям офицеров. Не было ни малейшей попытки противодействовать офицерам. Наоборот — активно помогали. Их интересы были тождественны с интересами офицеров.
В монгольских частях, особенно среди нойонов давно не было преданности и верности богу войны. Причин недовольства было много. Главные из них следующие.
Монгольская армия жила заветами великого Чингисхана, по учению которого нойон не должен оскорблять не только действием, но и словом подчиненного нойона. За проступок его можно придать смерти, но не наносить личного оскорбления. Генерал Унгерн же постоянно нарушал Закон Чингисхана, а всякий нарушающий Закон Чингисхана достоин смерти. Но Унгерн признан Богдо-гэгэном богом войны и убить его — смертный грех, а потому нужно избавиться от него без кровопролития.
Монгольские начальники обвиняли генерала Унгерна в том, что он нарушил Закон Чингисхана, не выручив чахар в бою под Троицкосавском, где много чахар попало в плен к красным, и было ими перебито, в том числе один гун, помощник Найден-гуна.
Монголы уяснили, что для генерала Унгерна Монголия — не цель, а средство для проведения каких-то своих идей, чуждых для монгол. Вместо того чтобы защищать Ургу и Богдо-гэгэна от красных — он уходит от главной задачи монгольских частей куда-то в неизвестность.
Генерал Унгерн не есть подлинный бог войны, так как убегает от красных, не победив их.
Знали ли все всадники — монголы о сформировании Временного революционного правительства Монголии во главе с Бодо — ламой, которое договорилось с Правительством СССР, и это правительство враждебно генералу Унгерну, но монгольские нойоны точно знали об этом. Новое Монгольское правительство — в Урге, и его признали князья и ламы, а, следовательно, они свободны от обязательств, возложенных на них старым правительством Монголии.
Нельзя не отметить, что генерал Унгерн совершенно не знал и не чувствовал сущности человеческой натуры. Подтверждений высказанной мысли много. Особенно поражает его незнание психологии монгол. После бунта во 2–й бригаде он, отпуская Шеломенцева и других русских в Маньчжурию, оставался одинок, отдавая себя в руки монгол. Он верил им, монголам, и хотел с ними связать свою судьбу, но они в течение нескольких последующих часов предрешили его печальный конец. Вывод: жизнь 3000 молодых, здоровых людей имела право на самозащиту.
Уход Азиатской конной дивизии в Маньчжурию
Дивизия уходила из пределов Монголии двумя самостоятельными колоннами, не ища путей к соединению. Причиной этому то, что убийство генерала Резухина произошло в ночь 17 августа, и бригада должна была спешно уходить возможно дальше от генерала Унгерна и затерять свой след. В 1–й бригаде офицеры не знали о заговоре офицеров во 2–й бригаде, а, следовательно, не могли терять времени на связь со 2–й бригадой, хотя все выгоды были на стороне соединения бригад. Если бы дивизия вся шла вместе, то ей ни в какой мере не могли бы быть страшными красные, и она спокойно ушла бы из Монголии. Тем более им не страшны были бы красные монголы.
Путь на восток 1–й бригады.
Бригада в образцовом порядке, переменным аллюром пошла на юго-восток, к р. Селенге. Настроение у всех было прекрасное. На походе в мой штаб колонновожатого привезли “казну”. Ее принял полковник Кастерин. Она оказалась тощей, помещающаяся в двух переметных сумах и заключалась, главным образом, в малоценном билонном серебре весом в 2–3 пуда, отобранном когда-то у Центросоюза. Было около 200 китайских бумажных долларов (из них около ста — у генерала Резухина) и около 20 фунтов ямбового серебра. Ни золота, ни других ценностей не было.
Во время переправы через Селенгу, часов в 8–9 вечера прибыл командир 5–й сотни 1-го полка сотник Немцев и доложил мне, что при его сотне находится арестованный капитан Безродный. Как прикажу я поступить с арестованным? Оказывается, Безродный, по приказанию Унгерна, находился с частью Комендантской команды при Резухине, как глаза и уши Унгерна, но действительность показала: плохие глаза и уши у капитана Безродного. Его арестовал полковник Хоботов и передал в 5–ю сотню Немцева. Как и почему спасся Безродный при аресте, не знаю. Думаю, что полковник Парыгин рекомендовал его оставить для расправы мне, так как я едва не погиб из-за него. Меня он мало интересовал. Я был весьма занят переправой частей и, отпуская хорунжего Немцева, я отдал приказание охранять Безродного до первой дневки, на которой и будет собран военно — полевой суд, который только и вправе решить судьбу Безродного.
На следующий день мне доложили, что при переправе через Селенгу сотни Немцева в темноте сбежал Безродный. Грешный человек, я сразу подумал, что Безродный не сбежал, а всадники спустили его в воду на корм рыбам, но оказалось, что он действительно сумел бежать, бросившись в воду и, симулируя потопление, выплыл. По Селенге доплыл на ялике до Троицкосавска, где вымаливал у Щетинкина прощение, но красный партизан не внял его мольбам и расстрелял.
