Мне приходилось в моих предшествующих записках давать характеристику князя Л.В. Урусова, председателя нашего комитета. Поскольку его роль в министерстве стала всё возрастать к концу Временного правительства, то нельзя не остановиться на его служебном положении в ведомстве, так как оно очень стимулировало комитетскую деятельность Урусова.
Положение его в самом начале Февральской революции определялось его должностью вице-директора II Департамента при Нольде в качестве директора. Нольде стал товарищем министра, из II Департамента и Юрисконсультской части были образованы Правовой и Экономический департаменты, во главе которых были поставлены П.Б. Струве, сразу вступивший в должность, и Мандельштам, который, как я указывал, не приехал из-за границы, и управление Правовым департаментом в административной части легло на А.А. Доливо-Добровольского, а в юридической и международно-политической — на меня. Доливо был в одинаковом положении с Урусовым до Февральской революции, но он, так же как и я, фактически очень повысился в служебном положении, заведуя самостоятельной частью с правом доклада министру. Урусов же, хотя ничего не проиграл с революцией, но и не выиграл, а так как это был человек с большим темпераментом, то, несомненно, он был в обиде и стал инициатором создания Общества служащих МИД, где с самого начала занял главенствующую роль, даже когда председателем был Петряев.
Урусов был сверстником Нольде и одновременно с ним начал дипломатическую службу, когда же после ухода Струве по его рекомендации был назначен один из его учеников Н.Н. Нордман, не владевший в должной мере, как я отмечал выше, даже иностранными языками, Урусов был прямо оскорблён здесь, так как ему приходилось служить под начальством человека моложе его и бесспорно недостойного того поста, который ему был вверен. Только значительное время спустя Нордман был послан за границу в командировку, из которой так и не вернулся, но Урусов только временно стал его замещать. Это невысокое по сравнению с быстрым движением его коллег служебное положение заставляло его природное честолюбие довольствоваться своей ролью в комитете, которую он по шатким обстоятельствам момента сознательно углублял.
В основе этого сравнительно приниженного положения Урусова в министерстве была антипатия, которую питал к нему Терещенко. Последний не мог забыть того приёма, который ему устроили в начале его деятельности, той дипломатической Каноссы, с которой он дебютировал. Этот эпизод Терещенко, справедливо или нет, всегда приписывал Урусову и видел в нём личный элемент. Одно время он даже думал его просто уволить из МИД, но не такие были времена — Урусов играл в ведомстве слишком видную роль и пользовался в связи с созданием по его инициативе Общества служащих большой популярностью. Тогда Терещенко стал притеснять Урусова, как, очевидно, это легко может сделать всякий министр в отношении своего подчинённого, но Урусов долго служил в посольствах и миссиях и, хотя и не представлял из себя чего-либо исключительного, всё же был достаточно опытный дипломат, чтобы показать неопытному министру, как опасно бывает иногда сводить личные счёты.
Эта личная игра Терещенко — Урусов продолжалась во всё время министерства Терещенко. Почему-то Нольде с восторгом говорил об этом направо и налево, должно быть, из нелюбви к Терещенко. Когда, несмотря на личные чувства, Терещенко всё же должен был дать Урусову управление Экономическим департаментом, то и здесь он отказался от предложения Нератова и Петряева сделать того директором департамента, а назначил его только временно управляющим. Урусов, спортсмен по природе (он был одним из лучших в мире игроков в теннис), очень остро воспринял новое свидетельство неприязни министра, друга Керенского, и даже отпустил себе по восточному обычаю бороду, с тем чтобы сбрить её, только когда уйдут Терещенко и Керенский, которого он, хотя лично и не знал, но невзлюбил за его дружбу с Терещенко. Неудивительно, что, когда пришёл час и Урусов в саботажные времена очутился во главе всех ведомств, он постарался это движение по возможности отдалить от истоков Февральской революции. Нужно отдать ему должное: в самый момент Октябрьской революции и во время, непосредственно за ней следовавшее, пока была тень надежды на восстановление Временного правительства, Урусов, как и все, был вполне лоялен. Лишь позже направление его деятельности изменилось.
Штрих к бытовой стороне Февральской революции
Мои непосредственные служебные обязанности за этот промежуток времени с июльских дней до корниловских продолжали расширяться. Так, после увольнения барона М.А. Таубе с поста члена Высшего призового суда в Петрограде, где он представлял министерство (как во время русско-японской войны это делал Ф.Ф. Мартенс), эти обязанности были возложены на меня. Бессменным прокурором суда был И.Е. Стеблин-Каменский, юрисконсульт морского ведомства, с которым мне так много пришлось поработать во время войны в Совещании по морской войне, продолжавшемся по-прежнему в период Временного правительства, причём благодаря тому, что я занимался этими вопросами с самого начала войны и все участники совещания были те же, преемственность сохранялась полностью. Этот «старый морской волк» по случаю моего назначения нанёс мне визит и очень пространно и с любовью говорил о новой моей должности, так как призовое право было его специальностью.
По закону в Высшем призовом суде участвовали адмиралы, представители морского ведомства, сенаторы как представители юстиции и представитель МИД как дипломатический член судебно-призовой коллегии, так как дела, подлежавшие разбору, были настолько крупны по своим материальным размерам, что не раз в прошлом вызывали дипломатические недоразумения. На представителе МИД лежала обязанность оценки именно этой международно-политической стороны каждого дела, помимо юридической, дабы предупредить при самом решении дела возможность конфликта. Но дух времени ворвался и сюда, прежний чрезвычайно высокий служебный состав Высшего призового суда был дополнен по предложению морского ведомства… представителями Центрофлота, то есть, другими словами, матросами, которые должны были заседать рядом с адмиралами.
По этому поводу я не могу не вспомнить, как Фромажо, впоследствии юрисконсульт французского МИД, во времена Версальского конгресса и после него — участник межсоюзных конференций в качестве эксперта по международному праву, говорил мне в Париже до войны о том, что во время Французской революции 1789 г. призовые суды во Франции 17 раз меняли свою компетенцию и свой состав, каждый раз по различным идеологическим причинам. То же в более скромных размерах приходилось видеть и мне, на деле изучая влияние революции на столь, казалось бы, отдалённое от неё явление, как призовой суд. Но я должен сказать, что, внимательно изучая по указанию Фромажо этапы французского революционного законодательства в этой области, я нигде не натолкнулся там на участие революционных матросских команд или хотя бы их центральных организаций. Это новшество — самодельный продукт Февральской революции, и я с большим интересом ждал дня этого оригинального заседания адмиралов, сенаторов и революционных матросов, однако летом 1917 г. в этой апелляционной инстанции дел не было, и первое заседание преобразованного форума было назначено на 26 октября 1917 г. — дату, ставшую знаменитой. Об этом событии я расскажу ниже в связи с октябрьским переворотом, так как лично мне благодаря этому обстоятельству — я должен был присутствовать в качестве докладчика по назначенному на этот день делу — пришлось занять определённую позицию по отношению к Октябрьской революции единолично и за 24 часа до решения Союза союзов всех ведомств и нашего министерства в частности.
