бы о г л я д ы в а л и с ь в п е р е д, да еще с твердым убеждением, что не только никто не забыт и ничто не забыто, но и никто н е б у д е т забыт, ничто н е б у д е т забыто, — наиважнейший организующий момент, от которого зависит качество нашей сегодняшней жизни. Действительно, каждый из нас, живущих на земле, должен помнить, что любой наш шаг уже нынче находится под зорким и пристальным взглядом будущих поколений, которые когда-то, испытав к нам естественный интерес, попытаются узнать сумму наших поступков, наши мотивы, и начнут нас раскапывать в толстенных пластах времени.
…А Лилю ребята нашли — пока не в земле, но нашли.
Операция продолжается.
Когда погибла Лиля Литвяк, в тот же день, в те же часы и примерно в том же районе был сбит штурмовик, ведомый младшим лейтенантом Артемом Анфиногеновым. Пилот оставил пылающую машину и раскрыл парашют. Он дал команду прыгать и своему стрелку, но стрелок не отозвался, по всей вероятности, был убит в воздухе, а сам летчик спасся. Он с ужасом видел, что опускается прямо на немецкие окопы, снизу даже перестали стрелять, однако в последний момент порывом ветра Анфиногенов был отнесен на нашу сторону. Он не знал об этом и, лежа на земле, поймал себя на том, что глазами Андрея Болконского глядит в бездонное, голубое и равнодушное августовское небо, и ему подумалось, что никому нет дела до него, что Верховному доложат вечером очередную цифру сбитых за день немецких самолетов и цифру не вернувшихся на базу советских, и общая цифра наших, в которую войдет и он, будет о нем последней вестью. Потом его подобрали солдаты. Он восемь месяцев пролежал в госпитале, лицо и руки Анфиногенова были сильно обожжены, «стали черными, как у Отелло, одни зубы белели да глаза», а затем он вернулся в строй и довоевал до Победы.
Этому летчику, ветерану Восьмой воздушной армии, а ныне писателю Артему Захаровичу Анфиногенову, автору замечательной повести «А внизу была земля», я обязан знакомством с Валентиной Ивановной Ващенко, с отрядом «РВС» и с Лилей Литвяк, поскольку именно от него впервые услышал это имя. На том бы и поставить мне точку, если бы не движение жизни, обеспечивающее событиям неожиданные повороты.
Анфиногенов с нетерпением ждал моего приезда из Красного Луча. Он, правда, поддерживал постоянную связь с Валентиной Ивановной и виделся с нею при каждом ее появлении в Москве, однако свидетельство любого «свежего» человека было ему дорого, не говоря уже о том, что какое-то предчувствие не давало ему покоя. Короче говоря, когда я вернулся, Анфиногенов приехал ко мне домой, причем не один — со своими бывшими однополчанами.
Разумеется, тут же начались воспоминания. Вообще-то они приехали для того, чтобы послушать мой подробный рассказ о последних раскопках — ждать публикацию в газете было не по их темпераменту, — но, оказавшись вместе да еще в замкнутом пространстве квартиры, да еще в присутствии постороннего человека — потенциального слушателя этого «зрительного зала», они дали себе волю, совершенно лишив меня возможности раскрыть рот. Замечу в скобках, что мои гости довольно часто перезванивались по телефону и не так уж редко встречались, поскольку у них, как говорится, был собственный «Белорусский вокзал».
Ну уж ладно, решил я, пусть поговорят, хотя мне и не терпелось.
«А помнишь…» — сакраментальное начало всех воспоминаний, как присказка, как поле для разгона, как способ привлечь внимание, после чего можно сделать паузу, сощурить глаза, загадочно улыбнуться, не спеша закурить, а затем продолжать:
«…Помнишь, как на аэродроме вдруг приземлились два «мессера»…» — «А как же, у совхоза Калинина, по ним еще зенитки наши дали, летом было сорок третьего!» — «…Не летом, весной, а они сели прямо на «пузо», и кинулись к ним летчики, смершевцы, солдаты БАО, а пилоты с «мессеров»…» — «А как же, стоят возле машин, и руки вверх!» — «…Чехи это оказались, перебежчики, и вовсе не заблудились, тут же доказали это полными баками горючего, а начальник особого отдела приказал не трогать опознавательных знаков машин, мечей и крестов, и куда-то их сразу отправили, а чтобы по дороге не шлепнули, дали в сопровождение два Яка…» — «А как же, Колька на одном полетел, а на другом не помню…» — «Пилотов же куда-то увезли, и потом говорили ребята, что до самой Победы они воевали в составе первой чешской дивизии…»
«…Помнишь, когда меня «высадили» первый раз…» — «А как же, над Сталинградом!» — «…Нет, над Калачом, и не страшно было ни капельки, только злоба и обида, а страшно было, когда меня в пятый раз «высаживали», и по моей же глупости…» — «Это когда ты пулемет забыл снять с предохранителя? Ха-ха-ха!» — «…А я поймал «мессер» в прицел, жму гашетку, а он молчит, тут мне немец и дал сдачи, я с пяти тысяч выбросился, три тысячи пролетел затяжным, потом дернул кольцо, тут они на меня и накинулись, стали расстреливать, и вдруг откуда-то Як, одного сразу подрубил, другой в стороне кружил, а этот Як вокруг меня хороводил, пока я на землю не сел, кто это был, так и не знаю…»
«…Помнишь, один механик на хвосте сидел, верхом, а я рулил на взлет…» — «А как же, это когда он взлетел с тобой? Ха-ха-ха!.. » — «Чтоб вам было понятно: они всегда на хвост садились, пока рулишь, чтобы машина не встала на нос, а этот замешкался, не спрыгнул, а я вдруг вижу — сидит, дурак! Ну, сделал круг и пошел на посадку, уверенный в том, что от него только пух с пером останутся, а он, представьте, жив! Я уж на земле, а он все руки отцепить от хвоста не может, потом отцепил и говорит мне: «Молодец, хорошо сел, не жестко», а я ему: «Пошел ты, знаешь куда?..» — «А помнишь: весна, механик, торжествуя, сливает в бочку антифриз, вдали комиссию почуяв, машину драит сверху вниз…»
«…А помнишь, с тобой был случай, когда ты «горбатого» — «горбатый», чтобы вам понятно было, — штурмовик! — тянул…» — «Точно, он, понимаете, дымил, и я понял, что, черт, не дотянет до аэродрома, и я пошел рядом, кричу ему в мегафон: «Горбатый черт, тяни, еще немного, тяни!» — а он на прощание дал ракету, заложил разворот и в пике пошел прямо на железнодорожную станцию, где стоял немецкий эшелон, станция Матвеевым курганом так и называлась, и я до сих пор не знаю, кто был в той машине, а по начальству доложил…»
«…Помнишь анекдот: стоят на поле «пешка», «дуглас» и «горбатый» и разговаривают: «Дуглас, почему ты такой жирный?» — «В
