Глава XIII
На следующий день утром я решил попытаться продолжить переговоры о соглашении, по-прежнему заботясь о безопасном проходе для короля. Но я с трудом мог найти трубача, согласившегося поехать в войско противника, поскольку во время сражения, будучи неопознанными[554], были убиты восемь трубачей и один взят в плен; кроме того, итальянцы удерживали у себя того трубача, которого король посылал к ним накануне сражения. Однако один из трубачей все же согласился и отвез им охранную грамоту от короля, и они через него прислали мне свою, чтобы начать переговоры на полпути от одного войска к другому, что мне казалось делом затруднительным; но я не желал ни прерывать переговоры, ни усложнять их. Для ведения их король назначил кардинала Сен-Мало, маршала Франции сеньора де Жье, а также своего камергера сеньора де Пьена и меня; итальянцы же поручили их главному капитану Синьории маркизу Мантуанскому, графу Каяццо (я неоднократно упоминал его в своих воспоминаниях, он был капитаном, командовавшим людьми герцога Миланского, и некогда служил нам), а также проведиторам венецианской Синьории Луке Пизани и Марко Тревизано. Мы приблизились к ним настолько, что могли их разглядеть (на берегу они были только вчетвером); нас разделяла река, сильно разлившаяся накануне; из их лагеря, кроме них, никто не вышел, а на нашей стороне были только мы и дозор, располагавшийся в этом месте. Мы послали к ним герольда узнать, не пожелают ли они переправиться через реку.
Как я сказал, эта встреча казалась мне делом весьма безнадежным, и думаю, что и все остальные испытывали сомнения; итальянцы даже их и не скрывали, заявив, что договоренность была вести переговоры на полпути от одного войска к другому, а они-де прошлет более половины пути и потому реку переходить не станут, тем более что все они – командующие войском и не желают подвергаться такому риску. Наши же представители, также считавшие себя важными особами, побоялись перейти на их берег и предложили пойти мне, не сказав даже, что я должен делать и говорить. Я ответил, что один, без свидетелей, не пойду, и взял с собой королевского секретаря Роберте, своего слугу и герольда. Итак, я переправился через реку. – Мне казалось, что даже если я ничего и не добьюсь, то все равно, выступив в качестве посредника, я выполню свой долг по отношению к собравшимся.
Подъехав к итальянцам, я указал им на то, что они не прошли полпути, как сказали, а лишь доехали до берега реки. Я полагал, чта если мне удастся всех собрать вместе, то они не разъедутся, не договорившись. Они ответили, что река слишком широкая и в ней быстрое течение, так что переговоры провести не удастся; и я не знал, что делать, дабы склонить их к тому, чтобы они переправились через реку. Они спросили, не сделаю ли я какого-либо предложения; но я не имел никаких инструкций и поэтому сказал, что не могу им ничего предложить, но если они пожелают что-либо предложить сами то я доложу обо всем королю.
Пока шел этот разговор, подъехал один из наших герольдов и: сообщил мне, что наши вышеупомянутые сеньоры уехали, передав мне, чтобы я действовал по своему усмотрению, чего я делать не хотел, ибо они лучше меня знали волю короля, поскольку были ближе к нему и перед нашим отъездом о чем-то шептались с ним. Не хуже их я знал лишь то, в каком положении его дела в данный момент.
Маркиз Мантуанский заговорил со мной о сражении и спросил, убил бы его король, если бы взял в плен. Я ответил, что нет и даже наоборот, радушно принял бы, ибо у короля есть причина любитв его – ведь он своей атакой дал королю возможность проявить храбрость и обрести большую честь. Затем он просил меня позаботиться о пленниках, в особенности о его дяде сеньоре Родольфо, полагая, что тот жив, хотя я знал, что это не так. Я заверил его, что са всеми пленниками обращаться будут хорошо, и просил за бастарда Бурбонского, попавшего в плен к ним. Насчет пленников нам было легко договориться, ибо, как я сказал, их почти совсем не было, и такое, кажется, случилось впервые. Маркиз потерял в бою нескольких своих родственников, семь или восемь человек, а также весь свой отряд почти в 120 кавалеристов. После этих переговоров я откланялся и сказал, что вернусь к ним до наступления ночи, и мы заключили перемирие на этот день.
Вернувшись с секретарем к королю, я сообщил свои новости; король собрал совет в убогой комнатушке, но никакого решения принято не было, и все только смотрели друг на друга. Король переговорил потихоньку с кардиналом и затем распорядился, чтобы я вернулся к ним, дабы узнать, что они скажут (хотя инициатива переговоров шла от меня и итальянцы, надо полагать, ждали, что я начну их первым), а кардинал потом добавил, чтобы я не вступал ни в какое соглашение. Я и не думал заключать соглашение, ибо не имел никаких инструкций, и не желал возражать и отказываться от поездки, ибо надеялся чем-либо помочь, по крайней мере, узнать кое-что о положении противника, который, без сомнения, пребывал в большем страхе, чем мы, и потому мог бы сделать какое-нибудь предложение, что придало бы уверенности обеим сторонам и продвинуло бы переговоры; и я тронулся в путь.
Когда я добрался до берега реки, уже надвигалась ночь; ко мне подъехал один из их трубачей и сообщил, что четверо их представителей просили меня не приезжать этим вечером, поскольку уже поздно и их дозор состоит из стратиотов, которые никого не знают, так что мне может грозить опасность. Трубач хотел провести у нас ночь, чтобы утром проводить меня, но я отослал его назад, сказав, что утром, около восьми часов, буду на берегу реки, и чтобы он меня ждал, и что если произойдут какие-либо изменения, то я пришлю герольда. Ибо я не хотел, чтобы он ночыо разведал что-либо о нашем положении, и, кроме того, я не знал, какое решение примет король, поскольку я видел, как ему нашептывали что-то на ухо, что повергало меня в сомнения. И я вернулся, чтобы известить обо всем короля.
Все поужинали, чем могли, и устроились на земле спать. Вскоре после полуночи я зашел в комнату короля и застал там его камергеров, готовившихся седлать лошадей. Они сказали, что король решил срочно уйти в Асти или в земли маркизы Монферратской. А мне они предложили остаться, чтобы продолжить переговоры; но я извинился и сказал, что не желаю идти по доброй воле на смерть и не поеду в последних рядах конницы.
Как только король проснулся, еще до рассвета, он прослушал мессу и сел на коня. Протрубили тревогу, но сигнала сниматься не дали. Думаю, что в сигнале тревоги никакой нужды не было, поскольку он мог внушить страх армии, по крайней мере людям сведущим, так как после сигнала мы разворачивались спиной к противнику и трогались в путь, как бы спасаясь от него, что для войска может обернуться страшной бедой. По выходе из лагеря дорога была очень плохой – она проходила по выбитой и лесистой местности. К тому же мы сбились с пути, так как проводников совсем не было; я слышал, как спрашивали проводников для знаменосцев и для обершалмейстера, но все отвечали: «У меня нет».
