В сетях дипломатии
И еще раз совершил тогда же Гёте путешествие вместе с герцогом, но особое, дипломатическое. Ему, разумеется, не раз доводилось благодаря своему официальному чину тайного советника выполнять дипломатические поручения — так было, например, в 1782 году, когда понадобилось объехать дворы прочих тюрингских правителей. Когда в начале 80–х годов Карл Август и прочие князья, в особенности маркграф Баденский и князь Ангальт–Дессауский, стали усиленно добиваться создания союза малых и средних германских государств, Гёте был доверенным лицом герцога на дипломатических переговорах, где обсуждались возникшие в связи с этим проблемы, которые не подлежали преждевременному оглашению. В качестве тайного секретаря он делал копии секретных документов, можно также предположить, что со своим господином и другом, помимо заседаний Тайного консилиума, обсуждал возникающие трудности. Герцог Веймарский тогда на многие годы оказался в сфере большой политики — правда, в рамках империи, — брал на себя все большие обязательства, по меньшей мере пытался их выполнить и, представляя одно из имперских сословий, действуя ради оптимального соотношения политических сил в Германской империи, выступил в защиту интересов малых государств. Активно поддержав идею о создании так называемого союза князей, Карл Август предпринял, так сказать — с тайным поручением, в 1784 году два путешествия, одно к своему дяде Карлу Вильгельму Фердинанду Брауншвейгскому, а другое — в западные и южные земли Германии. Гёте обязательно должен был ехать с ним — таково было пожелание, даже при–420
каз Карла Августа. Что ж, его друг и тайный советник побывал вместе с ним в Северной Германии и завершил эту поездку посещением Гарца: «От придворных оков освобожденный среди вольных гор» (письмо Шарлотте фон Штейн от б сентября 1784 г.). Но отправиться во второе путешествие он так и не согласился.
Но странное дело: из Брауншвейга и еще из Веймара он написал Шарлотте фон Штейн сразу несколько писем по–французски, на языке дипломатов, а завершил эту серию писем 28 сентября 1784 года решительным: «Но дальше — ни слова по–французски!» Быть может, французские письма были для него только упражнениями в языке дипломатии? А отказ писать дальше по–французски — знаком прощания с дипломатическим поприщем, на котором он было вознамерился проявить свои способности. Можно лишь гадать, что заставило Гёте отказаться от участия во втором путешествии. Правда, переговоры с герцогом Брауншвейгским дали немного; к планам герцога создать союз князей он отнесся сдержанно. Возможно, Гёте как раз тогда пришел к убеждению, что не стоит ему брать на себя еще и обязанности тайного секретаря, что дипломатические тонкости — не его дело и что вообще «вылазки» герцога в «большую» политику сомнительны, поскольку проблем немало и внутри страны.
И все же Гёте охотно выполнял служебные поручения, которые пришлись на его долю, когда союз князей (правда, с участием Пруссии) стал наконец реальностью; так, например, 29 августа 1785 года он вел переговоры с прусским посланником об окончательной формулировке договора о вступлении в этот союз. Тут он предстал в роли ответственного министра одного из германских государств. Однако впоследствии он лишь наблюдал со стороны за политическими амбициями своего друга герцога, который надеялся, что в отношении имперских реформ он найдет большее взаимопонимание с тем, кто придет на смену Фридриху Великому; очень любезна была его сердцу идея проведения реформ в империи. Карл Август долгие годы стремился воплотить в жизнь свои политические идеи, которые, разумеется, должны были стать гарантией существования его собственного государства в рамках империи; он нередко отправлялся за пределы герцогства, основной арены приложения его обязанностей. Историки без промедления готовы засвидетельствовать, что герцог Веймарский истинно велик в своей
421
имперской политике (пусть она и завершилась для него разочарованием), и кое–кто из них, например Ранке, даже отдают ему в некоторые годы титул «политической силы в Германии». Что же касается Гёте, то в дальнейшем он вообще не принимал активного участия в решении вопросов, которые в рамках Веймара считались внешнеполитическими. Это отнюдь не исключает возможность того, что при частых встречах Гёте с герцогом темой их бесед были вопросы большой политики.
Отдохновение в садовом домике и парке
Такой вот пестрой, разнообразной, напряженной, насыщенной, но и противоречивой была жизнь Гёте в первые десять лет, проведенных в Веймаре, и мы осветим ее лишь отрывочно. Это и поиски уединения в нижнем саду, где находился его дом, и частые встречи с Шарлоттой фон Штейн; изучение деловых бумаг и заседания Тайного консилиума; постановки спектаклей на любительской сцене и устройство развлечений для придворного общества; веселые пикники и официальные визиты совместно с герцогом; бесконечные поездки по герцогству верхом на коне — в Ильменау или Апольду, в связи с возникшими экономическими и горнорудными проблемами, или же в Кохберг, чтобы быть в обществе Шарлотты фон Штейн; путешествия в Йену и в дорнбургские замки; освидетельствование рекрутов; инспектирование строящихся дорог и шлюзов; беседы с Виландом, Гердером, который с 1776 года был в чине генерал–суперинтендента 1; чтение вслух в узком кругу, занятия минералогией, геологией, ботаникой, анатомией; неизменное пристрастие к рисованию; и еще, между делом, он сочиняет пьесы для театра, стихотворения, обращенные к Шарлотте фон Штейн, написанные для нее, а также первые варианты или фрагменты великих произведений, завершенных лишь впоследствии: «В саду диктовал «В. Мейстера»» (дневниковая запись 16 февраля 1777 г.), «Вечером: закончил «Ифигению»» (28 марта 1779 г.); «Писал «Эгмонта»» (16 марта 1780 г.), «Хорошая идея — «Тассо»» (30 марта 1780 г.), «Утром — над Эльпенор» (19 августа 1781 г.). «Действуя, сочиняя и читая» — вот как пытался он приблизиться к тому, «что для
1 Высший духовный чин в рамках герцогства.
422
всех наших душ представлялось наивысшим, пусть мы никогда этого не видели и не способны дать ему имя», — писал он Женни фон Фойгт и просил передать эти слова ее отцу, Юстусу Мёзеру (21 июня 1781 г.).
В апреле 1777 года он распорядился поставить у себя в саду своеобразный монумент: на каменном кубе высотой около полутора метров — шар соответствующих размеров; в этом и — все неустойчивое, случайное, вся изменчивость счастья — неизменное, прочное, «живой чекан» (о чем позже скажут «Первоглаголы. Учение орфиков»). Гёте понимал суть человеческого существования в сочетании этих начал и в их противодействии. Устанавливая этот монумент, сооруженный в знак благодарности «благосклонной удаче» (5 апреля 1777 г.), он не мог еще, конечно, предвидеть, сколь тяжелым будет для него грядущее десятилетие, как велико окажется давление — как снаружи, так и изнутри.
