подсобными помещениями жила заводская администрация и привилегированная часть рабочих. Здесь, например, жили мастера. Держали они себя высокомерно. Рабочему не полагалось пожимать руку мастеру. Рабочий перед мастером мог только снимать шапку и кланяться. Заработок мастера – по сути, жандарма на предприятии – был в три-четыре раза больше заработка высококвалифицированного рабочего.
Документы рассказывают о двух колониях – Верхней и Нижней. Но была еще одна, о которой умалчивается. Назовем ее Третьей.
Сотни людей у ворот завода ждут, что их возьмут на работу. Отбирают самых здоровых, сильных. Дается обязательство, что если кормилец умер от ран или переломов в доменном или другом цехе, семья обязывается не предъявлять заводу никаких исков и довольствоваться годичной пенсией в 128 р. 96 к. Травматизм же на заводе был невиданных размеров – ежедневно до десяти жертв. Деньги владельцы завода вкладывали в производственные агрегаты, а лишний рубль на охрану труда жалели. Завод работал в две смены. Рабочий находился в цеху 12 часов, при необходимости и все 18 часов. На всех участках – тяжелая ручная работа: пригнать к доменным печам вагонетки с тяжелым материалом, вручную завалить шихту в мартен или таскать добела разогретые «штуки» прокатного стана… Лом, вагонетки, лопата, клещи – вот и все орудия труда.
Что касается жилья: на грязных улицах стояли невзрачные лачуги, в них жили артелями по 13–14 человек. Бессемейные рабочие размещались в заводских бараках, где было одно место на двоих: на нарах спали посменно – один работал, другой спал. Кому не доставалось места в бараке, снимали в крестьянских хатах комнату. Иногда в ней жили две-три семьи.
Людей с избыточной властью и избыточными доходами проблемы Третьей колонии не волновали – всегда под рукой безответная армия безработных из украинских сел. Но наступило время, когда противоречия между Верхней и Третьей колониями привели к мощному взрыву.
Так что не поляк полякам дал деньги. Поляк дал деньги новым народным владельцам завода. А среди них были и поляки, и украинцы, и евреи, и русские, и немцы.
…Журналист А. Слоневский, живущий сейчас в Каменском-Днепродзержинске, автор книги «Жизнь. Смерть. Возрождение», опубликованной при финансовой поддержке Сената Республики Польша и Фонда «Помощь полякам на Востоке», пишет:
«Революция шумела где-то в Петрограде и Москве… В Каменском тоже махали флагами, говорили речи. Арсеничев и Лихоманов зажигали восторгом глаза ничего не понимающих каменчан и призывали превратить войну империалистическую в гражданскую. Братья Кальвасинские (поляки) бегали на митинги и бредили мировой революцией».
Автор не заметил, что они еще бредили восьмичасовым рабочим днем, честной зарплатой и условиями жизни, не схожими с Третьей колонией.
В духе нынешней десоветизации установившуюся крепкую Советскую власть автор именует «народившимся монстром».
Напомним, что этот «монстр» остановил борьбу на Украине нескольких армий: анархистской, украинской, белой, польской и Антанты.
«Монстр» дал жизнь Днепровскому заводу, помощь пришла не только к полякам, а всему интернационалу имен и фамилий, который был в многонациональном Каменском. Те, кого относили к Третьей колонии, работали теперь на себя и на свое государство. Прежнее руководство, спецы, служащие бросили завод и уехали. Кто заработал золото, увозил его с собой, прятал в деревянные каблуки, набивал, зашивал, засовывал в самые неожиданные места. Как объясняет вышеуказанный автор, происходило это потому, что «крепчавшая с каждым днем власть продолжала свои упражения по контролю над всеми сферами жизни страны Советов».
Упражнения словами, между прочим, обычно подрывают веру в слова, а вот «упражения» Советской власти заключались в том, что Каменское-Днепродзержинск начал превращаться в могущественный промышленный центр. Металлургический завод имени Дзержинского после реконструкции, которую возглавил главный инженер И.П. Бардин, в будущем вице-президент Академии наук СССР, был признан лучшим металлургическим заводом страны, в строй встали электростанция, коксохимический, цементный, азотнотуковый, котельно-варочный заводы. Рос и сам город, застраивались старые районы, появлялись и новые, работал металлургический институт имени М.И. Арсеничева, Дворец культуры металлургов, драматический театр, музей, аэроклуб, шесть воспитанников которого в годы Великой Отечественной войны стали героями Советского Союза.
После войны, несмотря на огромный материальный ущерб в один миллиард рублей, нанесенный оккупантами, промышленный комплекс города продолжал развиваться: строится Баглейский коксохим, заводы: чугунолитейный, «Стройдеталь», начала работать гидроэлектростанция. Был сформирован архитектурный ансамбль центра города, появились новые районы – Черемушки, Левобережье и, наконец, музей истории города, этого старинного места на Днепре, где были когда-то пороги, зимовник запорожских казаков; которое звалось поочередно Лоцманка-Каменская, Запорожье-Каменское, просто Каменское, наконец, Днепродзержинск.
* * *
Мое осознанное «Я» начинается с возвращения нашей семьи из эвакуации. Это было очень маленькое «Я». Но хорошо помнится тишина и пустота двора, в который мы вступили. Над головой вкруговую цвела белая акация. В жарком воздухе стоял ее медовый запах. Мы тоже стояли у бывшей своей квартиры, но она была занята. Потом появилась Бася Зиновьевна, открыла ключом дверь и сказала: «Живите! Я при больнице». Она была главным хирургом города и нашей бывшей соседкой. Все обрадовались – и мы, и редкий народ двора, и пани Стефанкевич, владелица нашего дома. Случившуюся проблему обсуждали все по-своему: пани Стася, Юзеф и Фауст и пан
Шафран по-польски, две тети Маруси с мужьями-фронтовика-ми по-украински, евреи Линецкие – с особой, присущей их народу манерой, мы – по-русски. Все прекрасно понимали друг друга. Казалось, смесь языков и понимание их у всех в крови.
Как мне запомнилась та жизнь: Пан Шафран на венском стуле посреди тихого двора с газетой, думаю, еще довоенного времени. Пение в каплице – польском костеле, который работал в нашем дворе, и никто его не закрывал и не удушал. Хохлушка Нюра из села Романково, которая принесла кукурузу, чтобы мы не умерли с голоду. Пани Стефанкевич, обещавшая паненке, т. е. мне, что буду я «кралей». Пани Стася, обшивавшая весь двор. Помню театр, построенный еще Ясюковичем, первым директором завода. В ледяном зале в зимнем пальто я смотрела «Грозу», «Бесприданницу», «Уриэля Акосту», «Запорожца за Дунаем».
И, конечно, школа. Кому повезет, тот всегда ее любит. Моя школа была прежде гимназией, которую строил тоже Ясюкович. Он построил красивое здание, а замечательно насытили его старорежимные и советские учителя. Они не жалели время на дополнительные уроки и не брали за них плату.
Я помню очень много солнца, хотя тихо щелкали еще язычком коптилки и радио – черная тарелка – говорило о боях и пело военные песни. Рано или поздно наступал особый день: Ян Казимирович и мои дяди, вернувшиеся с войны, один раненый, другой здоровый, уходившие по гудку на завод и возвращавшиеся по гудку, появлялись во дворе и вместе с Толей
