Промптов сочетал наблюдения биолога с экспериментом физиолога. Работы натуралиста с биноклем и кипрегелем в лесу, у стенки скворечника, на чердаке или за аппаратом, регистрирующим жизнь гнезда, восполнялись опытами над выкормышами и выведением гибридов-птенцов.
Именно догадка физиолога подсказала натуралисту, что гнездо — «лаборатория» в природе, где вырабатываются основные временные связи. Все в этом маленьком мире шаблонно: и жизнь, и среда, и питание. Шаблонны события, действия родителей, их движения и голоса, непоколебим стереотип поведения. И в дупле и под елкой, в низеньком кустарнике и на вершинах деревьев повторяется одно и то же. Из часа в час, чередуясь, идет одинаковый поток раздражений: за криком матери следует корм, за тревожным сигналом пробуждается страх. Сотни сигналов в течение дня ритмично и последовательно вызывают гамму ответов, составляющую в целом поведение птиц. На эту основу жизнь наслоит множество временных связей. Они будут задерживать отжившие навыки, чтобы, в свою очередь, разделить их судьбу. Так будет длиться, пока этим сменам не будет положен предел. Придет время — и навыки, приобретенные птицей, станут оковами для нее. Как застарелые привычки, они окостенеют, враждебные новым временным связям. Поведение птиц станет рутинным, как и поведение прочих животных на склоне лет.
В начальную пору жизни питомца лаборатории можно научить воспринимать чужое пение. Птица быстро усваивает это искусство. Однако то, что достижимо у источников птичьего века, невозможно спустя несколько лет. Птица не воспримет уже новых песен.
Промптов как-то приучил соловья и славку исполнять «чижика». До года птицы легко воспринимали музыкальную науку и с трудом ее усваивали в более поздние годы.
С возрастом автоматизм сковывает всю деятельность пернатых. Нет такой области в их поведении, которую бы рутина пощадила. Скворечник, перенесенный на десять метров от своего места, становится для стрижа чужим. Он бросит гнездо и не вернется в него. Однако, если передвижку делать постепенно — по одному метру в день, — птица своего жилища не оставит, но, возвращаясь в него, будет направлять свой полет туда, где стоял скворечник накануне. То же повторится, если подвешенный скворечник понемногу снижать. Подлетая к нему, стриж будет каждый раз задерживаться в том месте, где леток приходился раньше. Так силен этот автоматизм, что, летая с быстротой гоночной машины, птица ни на сантиметр не уклоняется в сторону. И еще: скворец, потерявший уже взрослым крыло, не способен перестроить свои движения. Свалившись на землю, он будет каждый раз беспомощно биться, полагаясь на опору, которой у него нет.
Малейшее нарушение жизненной системы причиняет птицам страдания. Выкормыши соловья, Черноголовки и трясогузки болезненно воспринимают всякую перемену в окружающей их обстановке. Незначительное перемещение клетки, в которой они прижились, действует на них угнетающе. Они отказываются от еды, перестают петь и даже заболевают чем-то вроде невроза.
Литература хранит немало схожих примеров, когда люди, лишившись привычной среды и обстановки или уволенные со службы, на которой провели много лет, хиреют и умирают…
Промптов мог наконец подвести итог.
Каждому виду свойственны присущие именно ему нервно-мышечные сочетания. Они определяют характер инстинкта. Эти врожденные сочетания усложняются временными связями, образуя все своеобразие поведения птицы. Накопленные навыки становятся со временем автоматичными, схожими внешне с безотчетными проявлениями врожденных свойств…
Так Александр Николаевич Промптов ответил на вопрос физиологии: «Приходит ли инстинкт в этот мир завершенным или сила его крепнет на земле?»
Одиннадцатого ноября 1948 года талантливого исследователя не стало — он умер пятидесяти лет.
Наука запомнит этого замечательного человека, сумевшего так много сделать для нее. Верный материалистическому принципу, он не последовал за авторитетами примитивной философии, сводящими многосложную жизнедеятельность животных к инстинктивным процессам, за теми, кто склонен видеть в пернатом «рефлекторную машину». Избегнув опасности механистического истолкования природы организма, Промптов не поддался идеалистическим заблуждениям. Отвергнув тех, кто навязывает птице свои собственные чувства или объясняет инстинкт неведомой «жизненной силой», советский исследователь остался верным материалистической теории. Поведение пернатых, устанавливает он, слагается из наследственных свойств, обогащаемых временными связями — жизненным опытом. Пределы этого процесса ограничены временем, которое приводит к образованию жизненного стереотипа.
За много лет до того, как Промптов практическим путем пришел к этому убеждению, Павлов теоретически так сформулировал эту идею:
«Так как животное со дня рождения подвергается разнообразнейшим влияниям окружающей обстановки, на которые оно неизбежно должно отвечать определенными деятельностями, часто закрепляющимися, наконец, на всю жизнь, — то окончательная наличная нервная деятельность животного есть сплав из черт типа и изменений, обусловленных внешней средой».
Все говорит за то, что в далеком прошлом временные связи, постепенно наследуемые, много сделали для того, чтобы обогатить и улучшить наследственное начало. Усвоенный опыт становился частью инстинкта. Этот процесс не прекратился и поныне. И животное и человек не могли бы совершенствоваться, если бы природа отказала им в наследовании приобретенных свойств.
