Фотография сохранилась, возможно, на ней есть дата. Чижовскими откровениями я сразу же, в этот же день, поделился с Борисом и Юрием. Мы и раньше знали, что отец Аркадия Иван Федорович Чижов до ухода на пенсию работал в МГБ, и это нас не только не пугало, но даже в некоторых отношениях устраивало, ибо дети работников подобных организаций реже попадали под подозрение. Но мы не знали, что Аркадий с таким восхищением относится к работе своего отца!
– Да… – сказал в тот теплый летний вечер Борис Батуев. – О чем же ты думал, товарищ начальник особого отдела КПМ Юрий Киселев, когда проверял благонадежность Чижова?
– Хрен же его знал, Боря! Замочить его сейчас – смерти подобно…
– Да, ты прав, Кисельман. Все мы виноваты. Он нам очень может нагадить на следствии. Оборвать его связи вряд ли удастся: он многих знает в лицо. Надеяться остается, и только.
– На кого?
– На бога, – сказал я.
– Да, окромя бога, у нас, братцы, сейчас никаких союзничков нет!… Эх! Шлепнул бы я сейчас Аркашу! – И Борис поднял свой «вальтер».
Борис любил стрелять в Репном по недозрелым арбузам. Мы по очереди стреляли. Один подбрасывал или подкидывал арбуз наискось, другой стрелял влет. От пули нагана арбуз в воздухе не страдал даже при хорошем попадании и, подбитый, пронзенный пулей, плюхался в воду реки Усманки. При попадании же тупой пули «вальтера» (патрон такой же, как у парабеллума) арбуз как бы взрывался в воздухе. Это была забава.
Аркадий Чижов с его неожиданно открывшейся симпатией к былым заслугам отца обернулся вдруг непреодолимой опасностью.
И до сих пор еще родители наши вспоминают, как приходил И. Ф. Чижов к Внутренней тюрьме Воронежского об четного Управления МГБ с передачей для сына, для Аркаши. У него принимали передачи без очереди, а у многих наших родителей (в том числе и у моих) не брали вовсе: «Передача запрещена. Следующий!»
Мы ждали ареста со дня на день.
Случилось это 17 сентября 1949 года ровно в 15 часов.
Борис Батуев был абсолютно прав в своих логических предположениях. Сейчас, с высокой горы времени, все удивительно ясно видно. В МГБ тогда действительно очень мало о нас знали. Синим огнем горели только Борис, я и Кисель. И поэтому было принято решение вместе с нами, в один день и час взять все наше окружение – бывших соклассников, сокурсников, соседей, приятелей.
Ребят, взятых на всякий случай, с 17 по 22 сентября постепенно отпускали, когда убеждались, что тянут пустышку. Ведь 17 сентября 1949 года в 15.00 в Воронеже и Воронежской области по делу КПМ было арестовано… 75 человек!
Каждого брали двое. Оперативников не хватало. Были переброшены на помощь воронежским коллегам оперативники из Орла и Курска. Такого размаха мы не ожидали. А расчет был прост: среди семидесяти пяти человек один подонок или трус всегда найдется.
Чижов, например, как и полагал Борис, не был известен как член КПМ. Его взяли как одного из примерно десятка моих приятелей. На всякий случаи: авось повезет. И если бы у Аркадия хватило ума и мужества не «расколоться», он получил бы минимальный срок и сохранил бы на воле примерно 13-15 членов КПМ. Ведь сказал же Борис Чижову на последнем совещании:
– Аркаша! О тебе они ничего не знают! Продержись неделю-две и тебя отпустят! А если осудят, то на минимальный срок. Чем нас меньше возьмут, тем меньше дадут!
Ах, Аркаша, Аркаша!
С высокой горы времени отчетливо видна сейчас и мерзкая фигура И. Злотника. Чрезвычайно умный и даже талантливый человек, он, узнав о последовавших одно за другим событиях: пропаже журнала у М. Хлыстова, вызове Ю. Киселева в Управление МГБ и начале слежки за КПМ, мгновенно связал эти три факта в один узел и «вычислил»: исчезнувший журнал попал в органы МГБ. Надо спасаться. И. Злотник действует в открытую – пишет грязное, клеветническое письмо, называя КПМ фашистской, антисоветской организацией. Письмо его абсурдно. Но этот абсурд не случаен. Прикрываясь явной и дикой клеветой, он хочет отделить себя от КПМ. И это ему удалось. На первых, начальных допросах нам совали его письмо со словами: «Один среди вас честный советский человек нашелся!…» Так избежал И. Злотник почти неизбежного ареста.
Меня взяли на квартире Аркадия Чижова. Мы вместе пришли к нему из ВГУ. Была великолепная погода, едва уловимое дыхание осени. Зашли ненадолго – за каким-то журналом. Звонок в дверь. Аркаша пошел открывать, но почему-то не возвратился. Потом – испуганное и возмущенное лицо Ивана Федоровича и незнакомые люди. Два наведенных на меня пистолета:
– Ни с места! Не шевелиться! Будем стрелять! Быстро, проворно ощупали всего (нет ли оружия) – все, как у майора Пронина! Но мой «вальтер», хорошо смазанный и завернутый в тряпку, с запасной обоймой мирно покоился под досками и сухим песком на чердаке дома № 32 по Студенческой улице…
Отец Аркадия продолжал возмущаться:
– Товарищи! Объясните, в чем дело' Это какое-то недоразумение! Я сам капитан МГБ…
– Батя! Не мешай! – строго сказал один из молодых людей.
Вышли из подъезда. Все спокойно, тихо. На улице пусто. Со стороны поглядеть: идут куда-то три товарища – двое постарше, один помоложе.
Да… Ходили они за нами, видно, уже давно: двое за Аркадием, двое за мной. У ВГУ, где мы с Аркашей встретились, встретились и они – моя пара и Аркашкина пара. Пошли за нами обоими уже вчетвером. А когда наступило время – 15 00, позвонили
Идти было близко – всего метров двести: жилой дом работников МГБ был рядом с внушительным зданием Управления.
Ах, Чижов, Чижов! Как много горя ты нам принес! Когда я прочитал начало чижовского тома показаний, то, вернувшись в карцер (я сидел там за перестукивание), я крупно нацарапал на белой стене булавкой:
Не видел свет презренней б…ди,
Чем наш «герой»
Чижов Аркадий!
И еще:
Смерть предателю!
Да здравствует КПМ!
Борьба и победа!
Все эти мои надписи были заботливо сфотографированы и приобщены к делу.
Нас били, лишали передач, лишали сна (это была самая страшная пытка). Допрашивали днем и ночью.
Придешь в камеру утром, едва уснешь – голос надзирателя:
– Подъем! Поднимайтесь!…
Спать днем – ни лежа в кровати, ни сидя на табурете – не разрешалось. Через каждые две-три минуты открывали волчок (зрачок) на железной двери, и надзиратель орал, открыв форточку:
– Не спать!…
И так много суток подряд.
Чижов же, по словам его сокамерников, да и по собственным его словам, жил во Внутренней тюрьме роскошно. Спал и лежал на кровати, когда хотел. Имел свидания с отцом и матерью. (Мать его, Лидия Николаевна, тихая русская женщина, умерла, не дождавшись сына.) Принимались любые продуктовые передачи, даже вино к праздникам.
