Но к пьянству добавились наркотики, и это сыграло в судьбе Высоцкого роковую роль. И здесь он тоже ничем принципиально не отличался от западных звезд кино и шоу-бизнеса. И результат был столь же плачевным, а то, что пить он не перестал, только приблизило развязку.
О том, как и почему Высоцкий пристрастился к наркотикам, сохранилось несколько свидетельств. Вот наивный рассказ Оксаны Афанасьевой, последней любви барда, о том, как Высоцкий сел на иглу: «Я познакомилась с Высоцким в довольно благоприятный момент: он целый год не пил совсем или пил очень мало – глоток или два шампанского, и больше ничего! – неплохо себя чувствовал, все в его жизни стабилизировалось. Это был, наверное, один из самых светлых периодов его жизни. Наркотики тогда употреблял редко, только после спектаклей. Чаще всего после «Гамлета», потому что «Гамлет» его выматывал совершенно. И Володя делал себе укол, просто чтобы восстановить силы. И никаких таких эффектов – как у наркоманов – у него не было.
Он как-то мне рассказывал, что первый раз ему сделали укол наркотика в Горьком, чтобы снять синдром похмелья. Одна женщина-врач уверяла, что приводит своего мужа-алкоголика в чувство только с помощью каких-то инъекций и таблеток. Решили попробовать, сделали укол – помогло. Второй, третий… Запоя нет, похмелья тоже, Володя работает.
Вроде все замечательно, осталось только побороть стресс и страшную усталость. Ведь когда актер выкладывается в таких ролях, как Гамлет, ему необходима реабилитация. Наверное, наркотики – это единственное, что ему помогало снимать напряжение. Он от меня все это скрывал вначале…»
По словам Оксаны, этот первый опыт с наркотиками относится к 1977 году.
А вот что вспоминает о начале наркомании Высоцкого весной 1977 года Марина Влади, вдова и самая сильная любовь Владимира: «Я жду тебя уже два часа – ты должен приехать в Будапешт на съемки фильма…
Ровно в пять тридцать поезд подходит к вокзалу… Я вижу тебя в конце платформы – бледного, с двумя огромными чемоданами, которые я не узнаю… У меня очень болит голова, и от твоего отсутствующего вида мне становится совсем грустно. Я на всякий случай тайком принюхиваюсь, но от тебя не пахнет водкой, и я уже ничего не понимаю. Ты смотришь как-то сквозь меня, и в твоих глазах меня пугает какая-то пустота… Физическая боль после самой жуткой пьянки – это ничто в сравнении с психическими мучениями. Чувство провала, угрызения совести, стыд передо мной исчезают как по волшебству: морфий все стирает из памяти. Во всяком случае, в первый раз ты думал именно так. Ты даже говоришь мне по телефону с мальчишеской гордостью:
– Я больше не пью. Видишь, какой я сильный?
Я еще не знаю цены этой твоей «силы». Несколько месяцев ты будешь обманывать себя. Ты прямо переходишь к морфию, чтобы не поддаться искушению выпить. В течение некоторого времени тебе кажется, что ты нашел магическое решение. Но дозы увеличиваются, и, сам того не чувствуя, ты попадаешь в еще более чудовищное рабство. С виду это почти незаметно: ты продолжаешь более или менее нормальную жизнь. Потом становится все тяжелее, потому что сознание уже не отключается. Потом все это превращается в кошмар – жизнь уходит шаг за шагом, ампула за ампулой, без страданий, потихоньку – и тем страшнее. А главное – я бессильна перед этим новым врагом. Я просто ничего не замечаю…»
У Марины старший сын Игорь был наркоманом, связался с хиппи, не раз уходил из дому, так что она хорошо знала то, о чем писала. Игорь лежал в специальной клинике для наркоманов в Шарантоне. Все стадии трагического процесса уже прошли однажды на ее глазах. Однако в конце концов Игорь остепенился, с наркотиками завязал, женился и уехал к отцу, актеру и режиссеру Роберу Оссейну (графу де Пейраку в популярных в те годы и во Франции, и в СССР фильмах про Анжелику) на Таити, где занялся выращиванием жемчуга. Здесь, к счастью, пагубное пристрастие удалось купировать еще на ранней стадии. У Высоцкого же недуг зашел слишком далеко, и через три года после возникновения пристрастия к морфию шансов на спасение уже не было. А под самый конец жизни появились и кокаин, и героин. Благо средства позволяли. Хотя какое тут благо, одно несчастье.
Высоцкий в «парижском дневнике» 1975 года описывает специализированную клинику для наркоманов Шарантон, где они с Мариной навещали Игоря: «Поехали в больницу. Похоже на наши дурдома, только вот почище, и все обитатели – вроде действительно больные. Ко мне разбежался кретин в щетине и потребовал закурить. Я дал…»
Здесь Высоцкого оттянуло на философские размышления, возможно, под влиянием чтения булгаковского «Мастера и Маргариты», где, как известно, покой становится высшей наградой, дарованной главному герою:
«…Все хотят своего – покоя.
Врачи – избавления от беспокойного пациента – покой.
Игорь – избавления от всех, чтобы продолжать начатое большое дело. Покой.
Родители, чтобы больше не страдать. Покой.
Я – чтобы мне лучше было. Все своего и по-своему, поэтому общего решения найти почти нельзя».
Тут Владимир Семенович приходит к очень тонкому наблюдению, делающему честь его философскому уму: покой одного человека очень часто мешает покою другого человека, и практически невозможно достичь покоя для всех сразу. У каждого – свое представление о покое, и в обыденной жизни эти представления, как правило, сталкиваются друг с другом. И оказывается очень трудно помочь даже близкому человеку в обретении желаемого покоя.
В начале 1975 года Высоцкому пришлось наблюдать Игоря под наркотическим кайфом, и он записал в дневнике: «Увидели Игоря. Он сидел и что-то калякал, даже не встал. Под лекарствами он – бледный и безучастный, глаз – остановлен, все время на грани слез. Я даже испугался, увидев. Говорили с ним… Спасать надо парня, а он не хочет, чтобы его спасали, – вот она и проблема, очень похожа на то, что и у меня. Хочу пить – и не мешайте. Сдохну – мое дело и т. д…. очень примитивно, да и у Игоря не сложнее».
После разговора с Игорем Высоцкий записал: «Я пока не могу это описать, и как мать это выдержала, и выдерживала, и будет выдерживать – не понимаю. Но положение безвыходное. Созерцать, как парень гибнет, ведь нельзя. А он-то хочет гибнуть. Вот в чем вопрос. Ушли. И весь остаток дня прожили в печали, ужасе и страхе».
Действительно, как бороться за жизнь человека, который сам хочет гибели? Высоцкий проецировал состояние Игоря на свое собственное, особенно в период очередного запоя. Но думал ли Владимир Семенович, что через какие-нибудь три-четыре года окажется в еще худшем положении, чем Игорь? Мы, боюсь, никогда не узнаем, стремился ли Высоцкий к гибели в последние месяцы своей жизни. Но несомненно то, что все его действия объективно были сродни самоубийству.
