— Я хочу, чтобы вы меня сопровождали, — сообщил он мне по телефону.
Наш мотоцикл с ревом понесся по пустынным улицам. Никаких признаков неприятеля. Там и сям попадались горевшие здания. Повернув за угол, мы увидели испуганного пожилого мужчину в гражданской одежде, бежавшего к ближайшему дому.
— Стой! Стой!
Незнакомец замер как вкопанный на месте. Подойдя к нему, я попытался расспросить его, пользуясь чрезвычайно скудным запасом известных мне русских слов. Как он утверждал, красноармейцев в этом квартале не было.
— Магазины? Вино? Шнапс?
— О да, — улыбнулся мужчина, — это можно найти направо за углом в большом кирпичном здании, там же находятся, — продолжал он, — и подвалы НКВД.
— Мы не станем брать в плен этого старика, — заявил австрийский офицер. — Но давай-ка снабдим его хотя бы бутылкой вина. Пойдем посмотрим.
Нужное нам здание мы увидели сразу. Ворота были раскрыты настежь, и мы, не раздумывая, въехали в узкий проход, ведущий во внутренний двор. И тут мое сердце замерло: двор был полон вооруженных красноармейцев, их было сорок или пятьдесят человек. Тесный проход не позволял развернуться. Офицер вскинул свой автомат, красноармейцы не пошевелились. Я слез с седла, подошел к ближайшему солдату и на ломаном русском языке спросил:
— Хочешь сигарет? Настоящих немецких?
— Да, да… — Лица солдат радостно засветились.
Я протянул пачку сигарет, и мы закурили. Краем глаза я наблюдал, как австриец, держа автомат наготове, помогал водителю повернуть мотоцикл. Сердце по-прежнему тревожно сжималось.
— Войне конец… — сказал я. — Сталин плохо для России…
Собравшиеся вокруг меня красноармейцы, ухмыляясь, согласно закивали. Один из них принес мне полный ковш вина, я отпил половину, а остаток передал лейтенанту.
— О боже! — рассмеялся он, уже успокоенный. — Откуда, черт побери, это?
Я спросил моих русских друзей, и они указали на мрачный вход в подвал. Взглянув на своих товарищей, стоявших у мотоцикла, я со смешанными чувствами последовал за тремя или четырьмя красными солдатами в подземелье. Мои проводники зажгли спички и тускло осветили довольно обширное помещение, до колен залитое вином. Я указал на небольшой бочонок, и мои русские помощники с радостными возгласами выкатили его во двор. Затем мы погрузили бочонок на мотоцикл, с кряхтеньем принявший на себя дополнительную тяжесть. Прежде чем пуститься по объятым пожарищами улицам в обратный путь, я предложил красноармейцам сложить оружие, пообещав вернуться в скором времени.
Едва мы успели передать вино нашему командиру, как поступил приказ о переходе в наступление. Уже через несколько минут наши солдаты спешно выкатывали бочки с вином НКВД. Помогавших русских мы затем оставили при нашей части и использовали для выполнения различного рода работ. — Таким образом, это вино принесло им счастье.
Херсон был для нас первым настоящим морским портом, который мы заняли в Советской Украине. (Одесса, оказавшаяся в глубоком тылу наступавших немцев и румын, успешно отражала все штурмы врага с 5 августа по 16 октября, когда защитники Одессы (86 тыс.) были эвакуированы на кораблях в Крым. — Ред.) До тех пор нам попадались лишь села и мелкие города, которые мы в ходе операций миновали или за которые сражались. В Херсоне перед моими глазами предстала иная Россия. Население вело себя хотя поначалу и сдержанно, но в общем дружелюбно, освободившись от невыносимого давления со стороны комиссаров, которые в последние несколько дней^ели себя будто сорвавшиеся с цепи умалишенные.
Наладить контакт между нами и запуганным населением помогли дети, во множестве шнырявшие вокруг. Главную роль при этом сыграл сахар — даже здесь, в богатой Украине, почти недоступное лакомство для простых людей. Здешние девушки держались приветливо, но вели себя вполне достойно, соблюдая приличия. На первых порах я познакомился с пожилой женщиной, к моему удивлению бегло говорившей по-немецки. Родом она была из одного немецкого поселения в Поволжье. Довольный, что мне удалось найти кого-то, с кем я мог свободно беседовать, я пригласил ее посетить меня на отведенной мне квартире. Сначала она сомневалась, следует ли принять мое приглашение, но потом все же согласилась. Мне и двум другим солдатам отвели для постоя большую комнату, прежние ее жильцы бежали за Днепр перед нашим приходом.
— О чем я должна вам рассказывать? — несколько торжественно произнесла женщина после первой чашки чая. — Ведь вы все равно не поймете душу русского человека. Для этого нужны другие мерки. Русским испокон веков навязывали чуждые им культурные традиции других народов… А русскому человеку всегда хотелось непременно докопаться до сути вещей, добраться до самых корней. Так он жил при царях, так и потом, после того как Ленин постарался пересадить на русскую почву чужеродные марксистские представления о жизни. Но раз уж вы хотите меня послушать, будет лучше, если я расскажу одну правдивую историю.
В молодости у меня сложились близкие отношения с семейством Лаваль из Марселя. Пьер Лаваль имел собственную импортно-экспортную фирму в Одессе, где я воспитывалась в лучшем пансионе для благородных девиц. Как-то случайно я познакомилась с его женой Маргаритой Лаваль, которая была старше меня на десять лет, но моложе собственного мужа. Вскоре мы подружились. Но вот наступила весна 1919 года…
Изрядно потрепанные остатки белогвардейских воинских частей в беспорядке отступали к Одессе, подвергаясь беспрерывным атакам красных.
Офицеры оккупационных сил Антанты, особенно французские, с лихорадочной поспешностью реквизировали все находившиеся в порту суда: от боевых кораблей до транспортов и катеров. Они запаслись топливом и продовольствием, какое смогли найти, затем погрузили на суда своих солдат, заставляя их бежать по сходням.
А снаряды красных уже рвались на улицах Одессы, подгоняя отступавших белогвардейцев.
Вскоре солдаты Красной армии сломили последние очаги сопротивления и 6 апреля вступили в поверженный и опустошенный город. (24 августа 1919 г. Одесса была снова занята белыми, 8 февраля 1920 г. снова и окончательно — Красной армией. — Ред.) С этого момента комиссары и чекисты стали вершить свое кровавое дело: начались расстрелы, продолжавшиеся несколько дней. Однако число «контрреволюционеров», скопившихся в городе, было столь велико, что даже комиссары-чекисты не знали, как управиться с такой массой обреченных на смерть людей.
В конце концов многих погрузили на списанные за негодностью три старых грузовых корабля, вывезли за несколько километров от берега и, связав парами, без суда и следствия сбросили в море. Среди несчастных были белые офицеры, члены враждебных большевикам партий, служители религиозного культа, бывшие царские чиновники и даже представители трудового народа.
