но он оставил нам целый ворох писем, где сообщалось, что он уехал в Мельбурн и что мы должны, прежде чем плыть на Тасманию, обязательно с ним встретиться.
<…>
Мельбурн. Белчер опять мучается от боли в ногах, но ведет себя тихо. Как же он бывает несносен! Сегодня утром он — хуже некуда! Сидит у себя в номере, мрачен, как туча, ничего не ест, кроме хлеба с молоком, и на всех рычит. Я предложила перевязать ему ногу, и он ответил с присущей ему вежливостью: «Неужели, черт побери, нельзя оставить меня в покое!» Едет он на Тасманию или нет, Белчер не говорит, и денег на нашу поездку не дает тоже.
В Лонстоне нас ожидали очередные неприятности. В ратуше нам пришлось несколько минут подождать, пока пошлют за мэром, и Белчер взорвался в очередной раз. Когда мэр вежливо спросил у него, кто он и чем занимается, Белчера чуть апоплексический удар не хватил. Нас отвели в Клуб коммивояжеров и угостили имбирным пивом и лимонным соком, Белчер же продолжал дуться и бормотал: «Здесь мне больше делать нечего! Завтра же утром возвращаюсь в Мельбурн!» По счастью, его попросили произнести короткий спич, и это ненадолго привело его в чувство, но на вокзале его ждало еще одно горькое разочарование: билеты, которые нам взяли, были не в салон-вагон, а «всего-навсего» в вагон первого класса. Он и вправду считает себя королем или, по меньшей мере, лордом Нортклифом. Австралийцы не переносят чванства, они очень славные и добрые. И ужасно гостеприимные, но им не нравится, когда задирают нос и обижаются по любому поводу.
<…>
В австралийской природе есть что-то суровое, аскетичное. Всё кругом какое-то сине-зеленое, иногда почти серое. Огромные деревья стоят окольцованные и мертвые, они — как привидения: белые сверху донизу, с белыми раскачивающимися ветвями. Леса здесь такие девственные, что кажется, будто в чаще прячутся нимфы — поди их поймай.
<…>
На следующий день опять была в музее, разглядывала черепа и скелеты и слушала экскурсию про историю аборигенов. Мне показали посмертные маски нескольких аборигенов, а также целую коллекцию рисунков и акварелей с изображением Тасмании столетней давности — есть среди них очень недурные; делались рисунки на бледно-желтой и серой бумаге, а потом раскрашивались.
<…>
По возвращении с Тасмании Белчер решил навести экономию: обедал в клубе, чтобы сэкономить шиллинг, но перед отъездом забыл сдать в гостинице номер, его оставили за ним, и ему пришлось по возвращении за него платить. Из бережливости он теперь больше не пьет — и настаивает, чтобы члены нашей делегации за выпивку платили из своего кармана. Все этому воспротивились; все, кроме меня: не переношу вкус алкоголя.
<…>
Вчера дала интервью мельбурнской «Herald». Сфотографировали меня со всех сторон, «с северо-востока, с северо-запада, с востока, с юга, с юго-востока» — как Пекснифа на фоне собора в Солсбери. Сегодня прочла в газете, что «с моих слов» записал репортер: «С раннего детства миссис Кристи раздумывала, какую ей сделать карьеру. Собиралась пойти в монастырь».
<…>
В Новой Зеландии мне пришлось нелегко. Начать с того, что Арчи приняли за директора Английского банка — он и правда похож на Монтегю Нормана, такой же худой и высокий, хотя моложе и не ходит с таким неприступным видом. Во-вторых, я с утра до ночи играла с местными дамами в гольф и бридж, побывала на фабрике шерсти и была приглашена в качестве почетного гостя на «прелестное импровизированное утреннее чаепитие» (как выразилась местная газета). Чаепитие в мою честь дал кентерберийский женский клуб. К моему ужасу, меня попросили произнести речь, я худо-бедно справилась; в газете на следующий день написали, что я «с энтузиазмом расписываю красоты Новой Зеландии». И действительно: более живописных мест мне еще видеть не приходилось, особенно ущелье Отира, а также горячие источники и гейзеры в Роторуа. Места диковинные: в воздухе пахнет серой, с земли поднимается кипящий пар, в бездонных котлованах булькает и пузырится грязь, майори купаются и стирают свою одежду в горячих водоемах.
5 августа.
Сегодня Розалинде три года, а мы в Гонолулу! Приехали рано утром, взяли такси и отправились в отель. Вдоль дороги — пальмы и чудесные цветы: китайские розы, красные, розовые, белые олеандры, гигантские ракитники, синяя свинчатка, пуансеттии, они похожи на ракитник, только кроваво-красные… Побросали вещи и бросились в море — волны плещутся у самых ступенек гостиницы… Радуемся жизни — но не тут-то было: в первый же день на пляже так обгорели, что кричали от боли. У Арчи вся кожа покрылась огромными волдырями — на спине, на плечах, на икрах. Ничего не может на себя надеть — такая боль, такой зуд! Какие только средства мы не перепробовали: и кокосовым маслом натирались, и кремом с перекисью. Кончилось тем, что А. под хохот местных жителей полез в воду в пижаме! Дороги здесь превосходные, ухоженные, автомобили — у всех до одного! Поток машин не иссякает до трех утра. Как же приятно видеть после унылых, невыразительных колониальных буржуа красивых, хорошо одетых людей!
<…>
Прожили неделю в «Моане» — и поняли, что с нас хватит, сняли коттедж на пути из города в Вайкики и всё оставшееся время не вылезали из моря, пили содовую со льдом, уплетали мороженое и бананы и натирали обожженную кожу самыми экзотическими мазями.
<…>
Райской жизни конец: наступил сентябрь, предстоит встреча с Белчером в Канаде и режим строжайшей экономии: от тысячи фунтов у нас почти ничего не осталось. И накопилась усталость. Из Калгари переехали в Эдмонтон, из Эдмонтона в Регину, а из Регины в Виннипег. В каждом городе не задерживались больше, чем на один день, ночевали в нашем верном съемном автомобиле… Все эти города примерно одинаковые, вокруг, куда ни кинешь взгляд, безбрежные прерии, «лысые равнины», как их здесь называют, действительно, кроме пшеницы, здесь нет ничего… В Виннипеге Арчи свалился с бронхитом, а Белчеру опять не повезло: в город прибыл генерал-губернатор, и про «громовержца» забыли. Белчер пришел в ярость, он сидел у себя в номере и диктовал Бейтсу статью в «Daily Telegraph», которую назвал «Виннипег — город янки». Арчи плох, у него сильный жар и крапивница, он чуть не кричит от боли и раздражения. Ночью ему стало совсем худо, я вызвала врача, и тот сказал, что хотел бы посоветоваться с коллегой. Пригласил такого же старого идиота, как и он сам; представитель «старой школы» то и дело терял стетоскоп…
В Банффе Белчер, казалось бы, добился наконец своего. Когда он сошел с поезда, на перроне собралась огромная толпа, которая приветствовала его громкими криками. Увы, вскоре выяснилось, что ждали вовсе не его, а Мэри Пикфорд и Дугласа Фэрбенкса, прибывших тем же поездом.
Ноябрь.
Из-за болезни Арчи нам пришлось внести в маршрут изменения.
