Я побледнел и с трудом сдерживался. Но старался отвечать спокойным голосом:
– Вы не видите, в каком состоянии мой приятель? В общем, нам нужно вернуться в казарму.
– Только послушайте его! Приятель, оказывается, не в норме. И пришла нянька, чтобы забрать его домой, да будет благословенно ее доброе сердце! Вы скорее просто компания напуганных юнцов, которые не знают, как себя вести, когда находятся рядом с женщиной.
Девица расхохоталась вульгарным хриплым смехом, обнажив порченые зубы.
– И еще хотят построить с такими сосунками новую Германию! Если бы фюрер увидел сейчас вашу дрожь, он, конечно, наградил бы вас Железным крестом 2-го класса!
Теперь настала моя очередь отвечать в ее духе.
– Фюрер, – сказал я, – категорически запрещает любому члену гитлерюгенда мараться совокуплением с такими шлюхами, как вы!
Девица промолчала. С раздраженным лицом она вертела головой, ища поддержки со стороны своих компаньонок.
Однако они, видимо не желая скандала и прибытия полиции, предпочитали держать язык за зубами.
Мы снова подхватили Карла, который явно находился в полусне, и вывели его – не без труда.
В борделе его мутило, снаружи ему стало немного легче.
Таксист довез нас до вокзала, откуда мы вернулись, как могли, в Плён.
Заканчивался 1938 год.
Позавчера мы отмечали в большом арсенале Рождество. Там присутствовали все студенты нашего учебного заведения, и каждому из них предназначались кусочек гуся, полбутылки вина, вдоволь пирожных и конфет, а также речь штандартенфюрера СС Курта фон Берштольда, директора НАПОЛА, и фото, на котором обмениваются рукопожатиями Шир и Геббельс.
Елку украсили сотнями разноцветных электрических лампочек и в полночь включили их.
Думаю, многие из нас, должно быть, вспоминали рождественскую песенку из детства:
Stille Nacht,
Heilige Nacht…
(Тихая ночь, святая ночь…)
Карл, Франц и я по-глупому обнялись.
Уединившись в углу зала, мы взялись за руки и поклялись той ночью быть верными нашей дружбе, что бы ни случилось.
16 марта 1939 года. Зима постепенно подходила к концу. Месяц прошел за месяцем, день за днем. Зимний сезон следовал своей природе: поля освобождались от снежного покрова, таял лед, сковывавший реки, лютики поднимали головки. Наступала весна…
Мне только девятнадцать лет.
Это вряд ли кому-либо интересно, но чрезвычайно важно для меня, ибо предстоящий год, несомненно, решит мое будущее.
Еще в прошлом месяце штандартенфюрер СС фон Берштольд собрал нас на парадном плацу, чтобы сообщить нам важные новости.
Он сказал, что по критерию успеваемости будут отобраны тридцать студентов, которые пройдут курс обучения в Орденсбурге. (Полное название Блуторденсбург (цитадель чистоты крови) – образовательный центр нацистского режима, где готовили будущую элиту Германии. – Ред.)
В этом списке мы трое.
Отобранным студентам дается два дня для того, чтобы принять или отвергнуть предложение, потому что в Орденсбург должны ехать только добровольцы.
Мы переглянулись. Минута – и решение принято.
Мы согласились.
Замок Фогельзанг, апрель 1939 года. Орденсбург помещается в старом средневековом замке на берегу небольшого горного озера посреди Айфеля. (Айфель (Эйфель) – часть Рейнских Сланцевых гор к северу от р. Мозель на западе Германии. – Ред.)
Окрестности весьма живописны. Небольшие долины, сосновые рощи и равнины, простирающиеся до Ахена.
Позади замка густой лес. Из каждой комнаты слышен шум стремительных горных потоков, несущихся вниз.
Здесь, в Фогельзанге, рай для юнкеров (дворян).
Такой рай, однако, не сулит бессмертия. Сразу за флигелем располагается кладбище впечатляющих размеров с тысячами могильных холмиков, поросших цветами. Черных крестов и мемориалов больше, чем на поле боя.
Очевидно, в Орденсбурге производят много смертей.
Нам нужно было провести три месяца предварительной подготовки в Кроссинзе. Но шестерых из нас благодаря отличным характеристикам гитлерюгенда направили прямо в Фогельзанг.
Здесь мы будем проходить трехмесячный подготовительный курс. То есть в этот период нас надо было считать не студентами, но «наблюдателями на инструктаже».
Прежде чем быть принятым в юнкеры, вам должно исполниться по крайней мере двадцать пять лет и вы должны иметь опыт партийной работы.
По прибытии мы подверглись тщательному медицинскому и расовому обследованию. Возможно, этого не будет в двух других замках, где нам придется провести некоторое время.
На впечатляющем мероприятии присутствовали два майора медицинской службы, комендант замка и около десяти человек в белых халатах.
Нас это мероприятие не особенно впечатлило.
Мы подверглись осмотру в совершенно голом виде разными инквизиторами, которые также с пристрастием допрашивали нас.
Всем этим господам пришлось ознакомиться с захватывающими сведениями о том, что меня зовут Петер Нойман, что родился я 16 марта 1916 года в Гамбурге, что мой рост составляет 180 сантиметров и что я хорошо сложен и светловолос.
На одном из этапов мне пришлось стоять перед господином в штатском костюме, который неожиданно вперил взгляд в мой нос и изрек:
– Имеете ли вы родственников евреев или еврей сами? Ваш отец еврей? Ваши родители работали когда-нибудь на евреев?
Мне показалось это странным, потому что те же самые вопросы мне задавали много раз в течение последних нескольких лет.
Я принял беспечный вид и дал отрицательный ответ.
– Имеете ли вы судимости?
– Нет.
– Занимались ли вы когда-нибудь политической деятельностью, не отвечающей партийным установкам?
– Нет.
Удовлетворившись ответами, инквизитор отослал меня к следующему дознавателю.
– Чем болели?
Что тут скажешь? Я назвал наугад корь, скарлатину и прочие детские недуги.
Затем последовали проверки зрения, зубов (отмечался малейший признак появления кариеса), измерения веса и грудной клетки, рентген.
В конечном счете во мне не обнаружили ни тени врожденных дефектов или признаков потенциальных расстройств.
Мы с Францем остались очень довольными тем, что нас оценили достойными посещения лекций по внушительному курсу чистоты крови. Я говорю «мы с Францем», потому что беднягу Карла отослали в Кроссинзе. Он не выдержал проверки и не получил разрешения ехать прямо в Айфель.
Этим утром мы слушали лекцию о происхождении свастики и причинах принятия ее в качестве символа национал-социализма.
С кусочком мела в руке молодой профессор в мундире СС пояснял:
– Цифра семь у древних, как и в германской мифологии, была знаком успеха и процветания. Здесь две семерки.
