В письме к сестре он называет эту комедию «хорошей пьеской <…>, так как она списана точно с натуры» [96].
В пьесе переплетаются и одновременно противопоставляются друг другу две любовные пары. Любовная связь Ламона и Эгле – легкая, игривая, грациозная и фривольная.
ЛАМОН:
Да разве грех – в других прекрасное подметить?
Тебя не упрекну, когда ты скажешь мне:
«Тот юноша красив, а тот – умен». Не стану
Сердиться я.
ЭГЛЕ:
И я не буду ревновать.
Повинны оба мы, я ласково внимать
Речам других порой могу <…>.
Но так же, как тебе, мне ревность не к лицу [97].
Иначе обстоят дела у Эридона и Амины. Им тяжело друг с другом, потому что Эридон хочет безраздельно владеть возлюбленной и, исполненный подозрений, следит за ней, ревнуя ко всему, что к ней приближается и что ее занимает. Вот что Эгле говорит Амине о ревности влюбленного в нее Эридона:
Немудрено, что он так праздников страшится,
Ревнуя к той траве, что ног твоих коснется,
Он в воробье готов соперника узреть.
Эридон мучает Амину своей ревностью, но в то же время она достаточно честна сама с собой, чтобы признать, что его ревность льстит ее самолюбию:
Мне ревность говорит, как я ему важна,
Страдания мои искуплены сполна.
Но подруга видит в ее гордости самообман:
Мне жаль тебя, дитя, спасенья нет, увы —
Ты любишь свой удел, грохочут кандалы,
А ты их грохот музыкой зовешь [98].
В Эридоне Гёте изобразил свою собственную ревность, и можно лишь удивляться, насколько несимпатичен этот персонаж, который изводит окружающих, и прежде всего свою возлюбленную. Амина жалуется на него – властолюбивого, вечно раздраженного ипохондрика:
Начнет ли укорять и мучить меня снова,
Так я скажу одно лишь ласковое слово —
И он уже другой, гнев страшный усмирен.
Меня узрев в слезах, сам часто плачет он,
Лежит у моих ног и молит о прощенье [99].
Опытная подруга Эгле дает Амине, казалось бы, нелепый совет – бороться с ревностью Эридона, не выставляя напоказ свою невиновность, а, наоборот, допуская двусмысленность в своем поведении и словах. Ревность Эридона разгорается как раз оттого, что Амина не дает ему настоящего повода. «Коль горя в жизни нет, он сам его находит». Итак, нужно в гомеопатических дозах давать яд, который исцелит его от этой болезни. Эридон просто слишком уверен в свое подруге, поэтому его уверенность нужно пошатнуть:
Пусть видит он: прожить ты сможешь без него,
Он обозлится, ты – добьешься своего.
Он взгляду будет рад, как ныне рад объятьям,
Пусть он познает страх, а вместе с ним и счастье [100].
Для Амины это слишком изощренная стратегия, что в конце концов понимает и Эгле. Поэтому она выбирает другую терапию: она сама подвергает Эридона воздействию своих обольстительных чар. И когда он наконец обнимает ее и покрывает поцелуями, она позволяет ему эту вольность лишь для того, чтобы тут же пристыдить:
Амину любишь? <…> А меня целуешь?
Ну, погоди же, ты заплатишь за двуличье! [101]
Так он на собственном опыте узнает, что одно другому не мешает: невинный поцелуй или объятье – не помеха любви, или, как говорит Эридон: «То, что тебе принадлежит, украсть не сможет миг услады» [102].
Впрочем, эти услады не так уж невинны. Сюда примешивается мотив, который позже будет играть большую роль в творчестве Гёте, например, в «Избранном сродстве»: воображаемая измена. В объятьях ты держишь одну, а думаешь о другой. О ком же? Анонимность страсти – бездонная пропасть. Кажется, одного человека легко можно подменить другим. Сомнительные, темные личности оказываются объектами желания. Здесь уже появляются смыслы, излишне глубокие для игривой пасторали. Гёте сам говорит об этом в своих мемуарах, называя источником этих фантазий «горький и унизительный опыт» [103]. «Я без устали размышлял о мимолетности чувств, об изменчивости нашей натуры, о нравственном начале чувственности и обо всем том высоком и низком, что, сочетаясь в нас, создает так называемую загадку человеческой жизни» [104].
Пьеса об избавлении от ревности заканчивается благополучно. Не так хорошо заканчивается роман с Кетхен, хотя в письме к Беришу Гёте пишет: «мы расстались, мы счастливы» [105]. После, казалось бы, спокойной констатации того, что начались их отношения с любви, а заканчиваются дружбой, интонация резко меняется. «Впрочем, с моей стороны нет, – пишет он далее. – Я по-прежнему люблю ее, так сильно, Господи, так сильно» [106]. Для Гёте эта история еще не завершена. Он не хочет расставаться с возлюбленной, но в то же время считает недопустимым давать ей надежду. Он чувствует себя виноватым и, чтобы снять бремя вины, мечтает, чтобы она нашла себе «достойного мужчину», как бы он был этому «рад»! Он же, как он ей обещает, не причинит ей боли, связав свою судьбу с другой женщиной. Он будет ждать до тех пор, пока не увидит ее в объятьях другого, и лишь тогда будет чувствовать себя свободным для новой любви [107].
Если судить по письмам Беришу, складывается впечатление, что инициатором расставания был именно Гёте. Если же обратиться к более позднему изложению событий в «Поэзии и правде», то картина получается иной. Здесь Гёте изображает себя мучителем вроде Эридона, которым «овладела злая охота устраивать себе развлечение из страданий возлюбленной, унижать ее преданность произвольными и тираническими причудами». Так, например, он срывал на ней «злость» на неудачу в поэтических опытах, так как был слишком уверен в ее преданности. Эта «злость» облекалась в «глупейшие вспышки ревности», которые девушка долгое время сносила «с невероятным терпением». Но потом он стал замечать, что она – отчасти из чувства самосохранения – стала отдаляться от него. И лишь теперь она и в самом деле стала давать ему повод для ревности, которая прежде не имела под собой оснований. Между ними происходили «страшные сцены» [108]. Отныне ему действительно приходилось бороться за ее любовь. Но было уже поздно. Он ее уже потерял.
Впрочем, тогда он еще не понимал этого столь ясно, во всяком случае, в письмах к
