В то же время в этот период в КГБ не только допускались аресты и осуждения невинных людей, которые впоследствии были реабилитированы, но получала все более широкое распространение весьма отталкивающая практика разнообразных форм борьбы с диссидентами. В дополнение к обычной слежке, постоянному политическому давлению были, и достаточно часто, попытки политически и морально дискредитировать диссидентов, иногда даже при помощи провокаций, запугивания, незаконного помещения их в психиатрические больницы. В практике была и высылка за границу, и лишение гражданства.
Андропов не мог не нести за это ответственность, и очень трудно – даже людям, испытывающим к нему уважение, – оправдать это тем, что он на такую практику шел, ее санкционировал, чтобы избежать других, более жестоких мер, которых требовали некоторые его коллеги, то есть прямых репрессий, арестов и уголовного преследования невиновных. Хотя требования такие, несомненно, раздавались, и уж сам себя он мог в собственных глазах именно так оправдывать.
Я отнюдь не хочу становиться в позу чистоплюя и моралиста; у меня, в частности, не вызывает сомнений правильность того, что он согласился возглавить КГБ в 1967 году – уступать этот стратегически важный пост неизвестно кому было просто опасно. Понятно и то, что за такое решение пришлось платить. Возглавив КГБ, Андропов должен был принимать репрессивные меры не только в отношении шпионов, изменников и ожесточенных врагов строя, добивавшихся его насильственного свержения.
Факт остается фактом: Андропов дал себя втянуть или сам втянулся в весьма неприглядные дела. В общем, оказалось, что и он не составлял исключения, поддался, как многие, той «порче», которая исходит от власти, от занимаемой высокой должности.
* * *
Не могу не сказать в связи с этим о деле, которым он очень дорожил, – о затее с организацией так называемого Пятого управления. Я думаю, что идея все же была подсказана кем-то из старых работников Комитета, что, конечно, не снимает ответственности с Андропова.
Впервые услышал я об этом вскоре после перехода Андропова в КГБ. Он как-то с гордостью сказал, что «работу с интеллигенцией» вывел из контрразведки: нельзя же, мол, относиться к писателям и ученым как к потенциальным шпионам и заниматься ими профессиональным контрразведчикам. Теперь, продолжал он, все будет иначе: делами интеллигенции займутся иные люди и упор будет делаться, прежде всего, на профилактику, на предотвращение нежелательных явлений.
Я тогда (поначалу с Андроповым спорить было легче: он только недавно ушел из ЦК, еще не ощущал себя «вождем» и отношения по инерции сохранялись у нас хорошие) набрался решимости и возразил, – сказал, что, во-первых, не понимаю, почему вообще КГБ должен «заниматься» интеллигенцией. Ведь не «занимается» он, скажем, рабочим классом или крестьянством. Понятно, что если какие-то представители интеллигенции, как и любой другой прослойки общества, становятся на путь преступлений, на путь контрреволюционных заговоров, антисоветской деятельности, то это уже дело КГБ, а остальное, мне кажется, вообще должно находиться в сфере внимания других организаций – ЦК КПСС, творческих союзов и т. д., но не карательных органов, будь-то контрразведка или какое-то новое управление.
Во-вторых, мне не кажется привлекательной «профессионализация» сотрудников КГБ в работе с интеллигенцией, то, что какой-то их круг будет «занят» исключительно интеллигенцией. Не пойдут ли они по пути тех жандармских офицеров, «работавших» с интеллигенцией при царе, которых описал в «Климе Самгине» Горький, по пути чистой «бенкендорфщины»?
Андропова покоробило это сравнение, он мне возразил, что я не понимаю реальностей, не знаю всего происходящего в обществе; то, что он задумал, означает значительный шаг вперед, отход от плохой старой практики, а отнюдь не возврат к «жандармской» деятельности.
Я высказал ему и еще одно сомнение, упирая на то, что создание специального управления приведет не к сокращению, а к росту числа различных дел и проблем с интеллигенцией. И по очень простым причинам: пока вопросы, связанные с интеллигенцией, оставались в ведении контрразведки, это было все-таки для последней не основным и тем более не единственным занятием. Главным было разоблачение шпионов. Если же будет создано специальное управление, то ему ведь придется оправдывать свое существование и в отсутствии реальной работы придется ее придумывать, что может привести к возникновению серьезных проблем.
Андропов не принял этих замечаний всерьез, сказав, что я ничего в этом деле не понимаю, а через некоторое время увижу сам, какую эти изменения принесут пользу.
Потом из того, что доводилось услышать, в том числе от самого Андропова, у меня сложилось впечатление, что работой нового управления он весьма интересовался, и как «неофит» в делах КГБ чем-то в ней даже бывал увлечен, чрезмерно верил сотрудникам этого нового да и других управлений, а его работа оказалась отнюдь не безобидной. Произошло немало личных трагедий. Ухудшилась морально-политическая обстановка в стране, был нанесен дополнительный ущерб образу страны в глазах мировой общественности. В общем, была вписана еще одна постыдная страница в историю деятельности этого учреждения.
Так что (говорю об этом с горечью) Андропов несет ответственность за многие неправедные дела семидесятых – начала восьмидесятых годов: за преследование инакомыслящих, в том числе и за политические аресты, изгнание за рубеж, «психушки», включая и такие дела, ставшие печально знаменитыми, как преследование академика Андрея Дмитриевича Сахарова. Это нельзя скрывать. Хотя можно вспомнить и отдельных представителей интеллигенции, которых он прикрывал от ударов и выручал из беды.
* * *
При Андропове, особенно по мере роста его политического авторитета, очень заметно росло и возглавляемое им ведомство – численно и даже по занимаемым в Москве, да и на периферии зданиям, а также по своему весу в структурах власти. Конечно, люди там, как я себе представляю, в основном были иные, чем в 1937 году или в другие периоды сталинских репрессий. Но все-таки столь большой рост влияния карательных органов был ненормален, и он оказывал на жизнь общества негативное воздействие.
Содействуя экспансии своей «империи», Андропов, я полагаю, не преследовал дурных целей, не стремился сделать наше государство более «полицейским» – скорее, речь шла просто о ведомственном интересе, от которого не застрахованы и крупные политические фигуры. Но объективно это не могло иметь хороших последствий.
Не в оправдание, а для объективности хотел бы заметить, что при всем своем авторитете и в руководстве, и в возглавляемом им ведомстве, при всем том, что в период болезни Брежнева он мог пользоваться значительной самостоятельностью, Андропов все же себя не ощущал полным хозяином «в своем доме», то есть в КГБ. Я писал уже, что Брежнев всегда старался иметь на достаточно высоких постах в Комитете «своих», лично близких людей, докладывавших ему напрямую помимо Андропова, и это постоянно держало последнего в напряжении.
