«чудесного сплава» — разве она не решается замечательным образом на этих стройках». Первой из них стал в 1931–1933 годах Беломорско-Балтийский канал имени И. В. Сталина. О строительстве канала была написана книга, которую редактировали Горький, Авербах и начальник Белбалтлага С. Г. Фирин (он же заместитель начальника ГУЛАГа). Трассу проложили за 20 месяцев более чем 100 тысяч заключенных. Книгу 36 писателей создали столь же ударными темпами — всего за 5 месяцев, к открытию XVII партсъезда — съезда победителей. В профинансированной ОГПУ поездке по открытому 5 августа 1933 года каналу участвовало гораздо больше литераторов, но в заветный том попали не все. Однако и непопавшие оставили восторженные отзывы о «стройке века». Например, бывший участник Ледового похода генерала Л. Г. Корнилова драматург Евгений Шварц писал: «Настоящего мастера всегда узнаешь по работе. Работа мастера и хороша, и характерна для него. Беломорский канал и великолепен, и поражает особой точностью, целесообразностью и чистотой работы. ОГПУ, смелый, умный и упрямый мастер, положил свой отпечаток на созданную им стройку. То, что мы увидели, — никогда не забыть, как не забыть действительно великое произведение искусства». А Ильф и Петров умилялись, увидев перед Маткожнинской плотиной маленькую решеточку для вытирания ног: «Строители канала показали, как надо строить вещи. Они сделали свою работу сразу, от начала до конца — вывезли миллионы кубометров земли, взорвали скалы и не стали от этого высокомерными. Раз нужна решеточка для вытирания ног — сделали и решеточку. Вот эта законченность и есть замечательный стиль работы чекистов».
О том, сколько десятков тысяч строителей осталось навсегда лежать в карельских болотах, литераторы не задумывались. Бруно Ясенский от волнения даже заговорил стихами:
Я знаю: мне нужно учиться —
писателю у чекистов, —
Искусству быть инженером,
строителем новых людей.
Учиться Ясенскому пришлось в ГУЛАГе, где автор популярного в 30-е годы романа «Человек меняет кожу» и сгинул.
Главный мастер Ягода, удостоенный за канал ордена Ленина, бодро рапортовал: произведено 3 миллиона взрывов, перелопачено 5 миллионов тонн земли, очищено от леса 85 тысяч гектаров. И приводил пример впечатляющей экономии: из отпущенных на канал 400 миллионов рублей израсходовано лишь 95,3 миллиона. О том, что в бетон вместо арматуры порой клали хворост, а на шлюзы вешали деревянные ворота, Ягода, естественно, не говорил. А после его ареста разъяснилось и чудо сказочной экономии. Часть средств на строительство незаконно поступала из бюджета ОГПУ, что создавало иллюзию удивительной эффективности подневольного труда. Что экономия оплачивалась еще и жизнями строителей, советской общественности было неведомо.
Горький в предисловии к книге о Беломорско-Балтийском канале утверждал: «Это одна из наиболее блестящих побед коллективно организованной энергии людей над стихиями суровой природы севера. В то же время — это отлично удавшийся опыт массового превращения бывших врагов пролетариата-диктатора и советской общественности в квалифицированных сотрудников рабочего класса и даже в энтузиастов государственно-необходимого труда». Победители-каналоармейцы с вынужденным энтузиазмом тут же отправились прокладывать следующий канал — Москва — Волга.
Когда в 1937-м Генриха Григорьевича арестовали, книгу о Беломорканале изъяли из библиотек. Возможности «перековки» экс-наркому не предоставили, хотя в последнем слове на суде он просил: «Граждане судьи! Я был руководителем величайших строек-каналов. Сейчас эти каналы являются украшением нашей эпохи. Я не смею просить пойти работать туда хотя бы в качестве исполняющего самые тяжелые работы… Советский суд отличается от буржуазных судов тем, что он, суд, рассматривая преступления, опирается на законы не как на догму, а руководствуется революционной целесообразностью. Страна наша могуча, сильна как никогда, очищена от шпионов, диверсантов, террористов и другой нечисти, и я прошу вас, граждане судьи, при вынесении мне приговора учтите, есть ли революционная целесообразность в моей казни теперь… Я обращаюсь к суду с просьбой, — если можете, простите». Не простили…
В августе 1936 года прошел первый из больших московских процессов 1936–1938 годов, в результате которых были приговорены к смерти и казнены лидеры оппозиции. Всего таких процессов было три. В августе 1936-го в рамках дела «антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра» судили Зиновьева, Каменева и 14 их сторонников. В январе 1937 года на процессе по делу «параллельного антисоветского троцкистского центра» предстали такие видные приверженцы Троцкого, как Ю. Л. Пятаков, Г. Я. Сокольников, К. Б. Радек, Л. П. Серебряков и др. Последний процесс состоялся в марте 1938 года. На этот раз судили Бухарина, Рыкова, Угланова и других сторонников правых, а также некоторых троцкистов вроде заместителя наркома иностранных дел Н. Н. Крестинского и самого Ягоды, не примыкавшего по-настоящему ни к одной фракции. Как и процессы по делам «вредителей», они строились по одному сценарию. Борьба со Сталиным объявлялась заговором с целью захвата власти. При этом у арестованных оппозиционеров выбивали признание, будто бы они действовали в связи и по заданию разведок Англии, Германии, Польши и Японии. С Францией у Советского Союза в тот момент были хорошие отношения, поэтому она из числа покровителей мнимых заговорщиков исключалась.
Падение Ягоды оказалось непосредственно связано с первым большим московским процессом в августе 1936 года, когда по обвинению в убийстве Кирова и намерении совершить государственный переворот вторично судили Зиновьева, Каменева и ряд их соратников. В подготовке этого процесса главную роль уже фактически играл Ежов.
22 августа 1936 года, предчувствуя неизбежный арест после того, как его имя было упомянуто на процессе по делу Каменева и Зиновьева, застрелился один из ближайших соратников Бухарина, Михаил Томский, бывший глава советских профсоюзов, директор Объединенного государственного издательства. Вечером Каганович, Ежов и Орджоникидзе сообщили об этом Сталину в Сочи специальной шифровкой: «Сегодня утром застрелился Томский. Оставил письмо на Ваше имя, в котором пытается доказать свою невиновность. Вчера же на собрании ОГИЗа в своей речи Томский признал ряд встреч с Зиновьевым и Каменевым, свое недовольство и свое брюзжание. У нас нет никаких сомнений, что Томский, так же как и Ломинадзе, зная, что теперь уже не скрыть своей связи с зиновьевско-троцкистской бандой, решил спрятать концы в воду путем самоубийства (а ведь Орджоникидзе был другом Ломинадзе, память которого теперь предал. — Б. С.).
Думаем:
— Похоронить там же, в Болшеве.
— Дать завтра в газету следующее известие: «ЦК ВКП(б) извещает о том, что кандидат в члены ЦК ВКП(б) Томский, запутавшись в своих связях с контрреволюционными троцкистско-зиновьевскими террористами, 22-го августа на своей даче в Болшеве покончил жизнь самоубийством».
Просим сообщить Ваши указания».
Сталин одобрил текст сообщения для печати. В тот момент он еще не знал, что самоубийство Томского положит начало интриге, окончившейся смещением Ягоды и назначением Ежова на пост наркома внутренних дел. Тут
