Василий Головнин - Записки капитана флота

Для начальника японского послал я в подарок четыре бутылки французской водки, узнавши, что им отменно нравится сей напиток. При расставании я предложил, не хочет ли один из них остаться на шлюпе, чтобы показать нам гавань в Урупе и, если пойдем в Урбитч, служить переводчиком. На предложение мое они все тотчас согласились остаться, но сего нельзя было сделать, и так решено оставаться Алексею, а прочим ехать на берег. Они так уверены были в нашем намерении неприятельски поступить против японцев, что перед отъездом один из них уведомил нас, хотя прежде о том ни слова не говорил, будто они слышали, что в Урбитче поставлены пушки, и коль скоро русские покажутся, то станут стрелять, а через минуту после другой сказал нам, что там у них одна только пушка.

К полудню ветер стал изрядно дуть от S. Погода была светлая; чтобы успеть осмотреть восточный берег Урупа, отправив наших гостей, мы поставили все паруса и пошли к О. Но, оставив их от нас на полмили или на версту, мы увидели, что они стояли в байдаре с поднятыми вверх руками, махали нам и громко что-то кричали. Думая, что байдара тонет, я велел тотчас остановиться. Они приехали к нам опять очень благополучно только для того, чтобы сказать, что они боятся японцев, которые их убьют, если мы сделаем им что-либо дурное. Надобно было снова их уговаривать; наконец решились они ехать с величайшею робостью, не оставляя мысли, что мы покусимся разбить японцев. Последнее прощание с нами сих жалких бедняков очень меня тронуло; они кричали нам с байдары своей: «Прощайте, мы вам наловим рыбы, наберем черемши и сараны и будем вас ожидать, если японцы не убьют нас!»

От Итурупа пошли мы к восточному берегу Урупа, у которого для описи провели три дня, а потом хотели возвратиться к Урбитчу, но ветры не позволяли пройти проливом де Фриза, а посему и стали мы держать к югу вдоль восточного берега Итурупа для описи сего острова.

Между тем, по необходимости мы должны были усилить подозрение нашего курильского лоцмана в том, что хотим напасть на японцев. Я, с моей стороны, охотно бы старался в других случаях искоренять из него такую мысль, но в таком деле этого миновать было нельзя. Когда день был тихий, со светлой сухой погодой, мы обучали команду абордажной экзерциции с настоящей пальбой. Коль скоро курилец наш увидел всех в ружье, одно отделение с большими мушкетонами, другое – с малыми, третье – с пистолетами и пиками и проч., то при виде такого, по его понятиям, множества оружия не мог он скрыть своего удивления. Мы старались уверить его, что сами боимся нападения на нас японцев и для того готовимся защищаться, а им от нас вреда никакого не будет, если они обойдутся с нами дружески. Он, хотя и качал головою в знак согласия, но про себя совсем не то думал.

Впрочем, часто он сам открывал нам нечаянно такие вещи, в которых на вопросы наши запирался и приходил в замешательство. Например, он не хотел признаться, каким образом они прежде производили торговлю с японцами, когда мы его о том прямо спрашивали, а после, между посторонними разговорами и особливо за чаем, сам рассказывал, почем за какие товары японцы им платили, не помышляя нимало, что объявлял тайну, которую прежде хотел скрыть. Я был очень доволен, что мы могли, не приводя его в замешательство и не причиняя страха нашему гостю, узнать в обыкновенных разговорах все, что только нужно было и что вредить ему никак не могло, а потому я не стал его спрашивать ни о чем, кроме самых обыкновенных всеобщих вопросов, иначе как заведя сначала постороннюю речь.

Сим способом при разных случаях я от него узнал, что торг с японцами до разрыва с нами они действительно производили постоянный и правильный, так, как бы он был учрежден публичными актами двух государств, а может быть, еще и с лучшим порядком и с большей честностью. Курильцы возили к японцам на промен бобровые[19] и нерпячьи (тюленьи) кожи, орлиные крылья и хвосты, а иногда лисиц, которых, однако же, японцы покупают редко и за дешевую цену. От них же получали сарацинское пшено, бумажные материи, платье (главное – халаты), платки, табак, курительные трубки, деревянную лакированную посуду и другие мелочи. Пшено меряется у японцев мешками, большим и малым; три малых мешка составляют один большой, который, по описанию курильцев, так тяжел, что один человек с нуждою его поднимает, следственно, можно положить, пуда в четыре. Мена товаров происходила по взаимному согласию с обеих сторон без всякой обиды и притеснения. Цены вообще почти всегда постоянны и одинаковы, обыкновенно японцы давали курильцам:

за одного полнорослого бобра – десять больших мешков сарацинского пшена;

за тюленью кожу – семь малых мешков;

за десять орлиных хвостов – двадцать малых мешков или шелковый халат;

за три орлиных хвоста – бумажный халат с такою же подкладкой и с ватой в средине;

за десять орлиных крыльев – папушу [связку сухих листьев] табаку, до которого курильцы великие охотники. Они вообще кладут его за губу, некоторые нюхают, а другие и курить научились у японцев из таких же трубок.

Японцы употребляют крылья и хвосты орлиные для своих стрел, почему они у них отменно ценны. Впрочем, в большом уважении и по весьма дорогим ценам продаются у них разные европейские вещи, которых курильцы не имеют. Главные из них: алое или красное и других цветов сукна, стеклянная посуда, янтарные и бусовые ожерелья, стальные вещи и прочее. Алое сукно употребляют они для знатных гостей, расстилая кусок оного в квадрате на аршин и более на том месте, где гость должен сидеть, а из других сукон шьют платье.

С не меньшею откровенностью гость наш Алексей Максимович, когда кстати и обиняками заставляли его о том говорить, рассказывал нам об успехах своих промыслов, также о способах, какими они производят их, и о своем прокормлении. Он жаловался, что ныне бобров стало мало, в чем верить ему очень можно, и даже одно это показание достаточно вселить доверенность к другим его рассказам; ибо и на Алеутских островах, и на Американском берегу, занимаемом работниками промышляющей там компании, сих животных ныне не стало. Они все, испугавшись человеческого гонения и взора, удалились далее к югу в проливы, рассеянные между бесчисленными островами, окружающими северо-западные берега Америки.

Летом, когда море бывает покойно и позволяет безопасно ездить и отдаляться от берегов на байдарах, курильцы бьют бобров стрелами, а зимою у берега стреляют их ружьями или ловят сетями, протягивая оные между каменьями, где сии животные бывают. Лисиц они промышляют как черно-бурых, сиводушек, так и красных, тремя способами: во-первых, если попадется, то стреляют винтовками; во-вторых, ловят кляпцами, как и в Камчатке, то есть ставят западню с приманкой, которую коль скоро зверь дернет, то спускается острое железо и ударяет в него; а третий способ – чайками: привязав чайку к чему-нибудь в том месте, где приметят лисьи следы, окружают ее петлями, а охотник сидит притаившись, чтобы лисица не успела, попавшись в петлю, перегрызть оную. Зверь, услышав порханье чайки, тотчас бросается на свою добычу и попадает в петлю.