– Опять мордавинд сегодня загоняет, – мимоходом бросил боцман, когда Федор дублировал очередную команду капитана. Непочтительность к старшему не понравилась. «Негоже так про капитана».
– Мутит, господин гардемарин? – покровительственно спросил ловивший каждое слово капитана боцман. Федор помотал головой.
– Да вы не бойтесь, траваните, и все будет ладно, – продолжал боцман.
– Ну что ты пристал? – начал сердиться Ушаков. – Не мутит меня.
– Вы не думайте, что то стыдно для моряка, – не обращал внимания на раздражение Федора боцман. – Вон все делают.
Действительно, то один, то другой гардемарин бегал в гальюн и освобождался от изнуряющей тошноты. Ушаков же не чувствовал никакого неудобства внутри, качающаяся палуба удобно подставлялась под ноги, он цепко держался за ванты, когда «проигрывал» за матроса, нутром чувствовал, когда надо попридержаться, а когда потравить лишь, как точно сбалансировать на качающейся рее. И даже вахта, которую он дублировал, не казалась ему неудачной. А вахта досталась ему самая плохая, с двух до шести утра, когда слипаются глаза, пронизывает сыростью ветер, пугает неизвестностью темнота и как-то подозрительно скрипит корпус корабля, о который тревожно и гулко бьется волна, а клочья тумана скрывают не только далекое побережье, но и выдающийся вперед бушприт. Команды Ушаков старался отдавать четко и отрывисто, как делал это капитан. Голос, однако, ломался, возникали паузы, он лихорадочно думал, что еще надо предпринять. Капитан же, стоявший, казалось, целые сутки за спиной гардемарина, одобрительно отзывался о его действиях: «Молодец!» Ушаков думал, что вот и он, наверное, если бы вел корабль, не спал бы вовсе. А спать-то надо, лишать себя бодрости негоже. Приучал себя и в корпусе, и здесь засыпать сразу, открывать глаза за пять минут до побудки, а еще просыпаться, если что-то опасное назревает.
Стало светлеть. Ветер переменился, и надо было ложиться в дрейф. Отдал команду. Вахтенные и подвахтенные закарабкались наверх, распуская одни снасти, освобождая паруса и прикрепляя фалами другие. Покряхтывая и перекликаясь, соскакивали матросы на палубу.
– А ну, Серафим, проверь, вторая справа развязалась, кажись! – Боцман подтолкнул обратно вверх спустившегося последним русого новобранца. Тот побледнел, с мольбой взглянул на боцмана и гардемарина, затем обреченно шагнул к матче. Лез он тяжело, судорожно обхватывая переборки, долго не отпуская их, вроде бы пробовал на крепость.
– Сопля тамбовская! Чего тыкаешься носом? Не тащись! Лётом! Лётом иди!
– Зачем ты так, Андреич! – оборвал его Ушаков. – Он же первый раз в море.
– Дак и надо первый раз кричать, чтобы он крику боялся, а не высоты, – упрямо не согласился боцман и снова закричал: – Леший тебя дери! Куда ноги суешь! Выше! Выше!
– Этим не поможешь, – резко сказал Ушаков. – С ноги собьешь.
Новобранец замер – надо было переступить на горизонтальную перекладину. Одной рукой он держался за переборку и должен был ступить на качавшуюся в так к волнам рею. Но тут силы его оставили, он оступился и повис над палубой. Боцман с опаской взглянул на Ушакова и крикнул: «Разобьется!»
– Полотно! Полотно под него, быстро! – скомандовал вышедший из-за спины Ушакова капитан. Моряки проворно растягивали полотнище парусины под реем, взявшись за углы и подняв головы к болтающемуся новобранцу.
– Пускай! Бросай палку! – закричал боцман. – Падай вниз!
Новобранец висел на одной руке, и чувствовалось, что никакая сила не сможет расщепить его пальцы.
– Эх! – мотнул головой Ушаков и проворно полез вверх.
– Куда вы, господин гардемарин, расшибетесь! – неуверенно крикнул боцман.
Ушаков же стремительно, не глядя под ноги, быстро добрался до новобранца. Схватил за парусиновую рубаху, намотал подол ее на руку и подтянул его к себе...
– Ставь ногу... Вот... вот... так, – приговаривал он. – Еще сюда... А теперь переступи сюда... Еще! Еще, не бойся. Видишь, я же с тобой.
Матросы с удивлением и радостью смотрели, как Ушаков вместе с незадачливым моряком передвинулся вперед по рее. Они что-то подергали там, подвязали и тихо возвратились к мачте.
Первым спустился на палубу гардемарин, через мгновение новобранец. И тут же получил крепкую оплеуху от боцмана.
– Что ты буянишь, Андреич! – закричал Ушаков. – Учить надо, дабы высоты не боялся, а ты волю рукам даешь. Прекрати.
– Я ему, ваше благородие, легонько, чтобы в себя пришел, – оглянувшись на подошедшего капитана, без опаски разъяснил боцман. – Из-за него все нутро перевернулось. Да и за вас было боязно.
– Прекрати, Андреич, сие учение. А ты, братец неплохо затем держался на рее-то, и сила в руках есть. Но ты не силу, а ловкость применяй. Добрый из тебя моряк получится, вот увидишь. Откуда сам? – спросил Мартынов.
Новобранец вымученно улыбался.
– Тамбовские мы!
– Ну вот и отлично. Чарку вина ему горячего.
– Похвально лично действовали, господин гардемарин, – обернувшись, сказал капитан. – Но матросов не портите. Боцманов кулак тут у них главный учитель, а вы боцману команду отдавайте, он их все по полочкам разложит.
Ушаков ничего не ответил, глядел вперед и про себя подумал: «Кулаком напугаешь, а не научишь, пожалуй, все должны командирскую команду разуметь, а для него это плаванье наука большая».
Вахта закончилась. Мундир отяжелел от залетавших мелких брызг, от утренней туманной ночи. Но сушить его на корабле было негде – огня не разводили, в каюте, где разместились в подвесных койках гардемарины, было холодно и сыро. Лишь к полудню, отдохнув от ночной вахты, Ушаков на ветру просушил мундир и согрелся. Обедали офицеры и гардемарины по приглашению капитана вместе. Это было заведено еще не на всех кораблях. Ели солонину и сухую рыбу, запивали вином и несвежей водой.
– Горячая пища и свежая вода, господа, будет не всегда, – поучал капитан молодых гардемаринов. – Вяленая рыба, да бочковая солонина, да сухари ваши обеды составлять будут. Ну, конечно, офицеры могут себе что-либо купить в запас, но сего не всегда хватает в плаванье. Запомните, господа, – раскурил трубку Мартынов, – когда будете капитанами, то пища, продовольствие – предмет наипервейших ваших забот. Ибо из-за оной в британском и голландском флотах не раз бунты бывали. Думаю, что ныне, – он глубоко затянулся и пустил такой мощный клуб дыма, что свечи в каюте померкли и угрожающе замигали, – когда у нас пищу морским служителям перестали раздавать на руки, готовят ее на всю команду и раздают артельно, делают правильно. – Сия артельность для лучшей свычки полезной бывает... Матрос намучается, измокнет, целую вахту с противным ветром борется, или, как его моряки окрестили, мордавиндом, его накормить и напоить надобно.
