Но и смешно: одна построила доклад на насмешках Набокова над советским комментатором «Евгения Онегина» Бродским. И те — бедного всерьез обсуждали — как монстра большевизма и советского искажения классики. А ведь он еще культурен, интеллигентен и учен…
Вспомнилось гулянье по Бостону. Самые громадные здания — банки. Как у нас в городах — обкомы партии. И то и другое — моторы развития. У нас — силовая общинная организация и руководство есть мотор и завод, и нефть-энергия: на собрании решили (как на миру и на сходе) — и давай делать, выполнять. Здесь же банк безлично реагирует, распределение осуществляет капиталов и трудов по наличным уж энергиям людей. Они всегда есть: энергия и охота людей работать. Их не надо заводить и подгонять, а лишь направлять туда, где сейчас требуется сила и какой талант и проч.
25. IX.91. Утро, но дождик — даже дождь, и темно. Пришлось лампу зажечь. Расслаблялся вчера после дня лекций. Уже 6-я на каждом курсе = четверть дела сделана — и главная, трудная. Теперь легче пойдет. Особенно важно, что схватил группу на английском языке. Вчера преподнес им их Америку, и они, видно, ахнули: как странно и интересно можно ихнюю же страну и жизнь увидеть и понять. Уже начали и врабатываться в мое мышление.
Например, одна студентка проанализировала «Отче наш» по- испански и обнаружила такое существенное отличие: в английском — «не введи нас во искушение», а в испанском — «не дай нам впасть во искушение».
О, это важнейше: «пасть» — это сильнее, выдает острое чувство греха, как и есть, и было в испанцах, более страстных и катастрофичных, откуда и инквизиция, и Гойя… И тут — вертикаль: «пасть» — тогда как в английском «не введи» — горизонталь, путь по поверхности…
Другая заметила разность в стиле еды: что в Европе сладости целой массой торта = на коллектив рассчитаны, в Америке же — «сепаратли»: раздельно-одиночно упакованы = на индивидуализм рассчитано американца.
А когда я толковал позу «ноги на стол», одна продолжила:
— Так американец убирает корни, связь с землей, чтобы стать более надземным, от нее свободным.
Россия глазами американцев
В русской группе тоже интересные вопросы задавали.
— А что, в России не любят логику? — спросил Феликс…
— Откуда это Вы взяли? Это очень интересно, но что навело Вас на эту мысль?
— А вот в «Евгении Онегине» — и показал последнюю строфу 4-й главы, где Ленский — в вере, а Онегин — при хладном рассудке и как ему скучно, и Пушкин проезжается над рационализмом.
Надо будет мне это место взять в Русский Логос.
Я стал объяснять про «Умом Россию не понять», «В Россию можно только верить»: она выступает как религиозный объект.
— А почему Пушкин все про друзей — поэтов? — он же задал вопрос. — Разве не было в России художников, артистов?
И тоже навел на мысль: что бесконечность России не пластическими искусствами, а словом и музыкой— такого типа образом берется.
Потом о русской женщине — Татьяне, Катерине из «Грозы»:
— Как они сильно любят! Может быть, это оттого, что мужчины писали эти книги — и им лестно, что их так любят такие прекрасные женщины?..
О, это неожиданно интересный мотив и поворот…
— Но и когда я читала Ахматову и Цветаеву, — продолжала Маша Раскольникова, — в них та же сила и глубина чувства, что и в Татьяне. Может, это — плеяда русских женщин, которые крупнее мужчин?
И тем мне тоже подсказала: мысль развить о России = матери сырой земле и женщине, при которой два мужика: Народ и Государство…
— Но какие «экстремы»! Или поклонение женщине — как богине, или бьют, бросают — как бабу. Нет среднего…
И это верно: в России вообще недостаток среднего звена; и нет среднего сословья, а или аристократ и утонченный интеллигент — или мужик и люмпен… И в литературе не изображено среднее — теплое отношение к женщине в семье, но или идеальная романтическая любовь — или забитая баба…
— А может, такие в России утонченные — оттого, что не работали, не знали заботы о хлебе? — тот же Феликс.
Вот тоже полезное удивление — из американской «ургии». Конечно: для персонажей русских романов еда и дом — откуда- то сами по себе берутся из мира… А с каким вкусом и эстетично описано, как Робинзон или Торо себе дом строят и пищу добывают! Аристократы же Пушкина, Лермонтова, Тургенева, а потом и Достоевского герои — все на верхнем этаже работают: в душах и эмоциях, в идеях, верованиях, идеалах — весь век. Но в этом они тоже профессионалы — наработали на весь мир и на следующий век даже. Так что это тоже шахтерская работа в идеях, душах, сверхценностях — ее сделала русская литература XIX века, и того здесь, в Америке, добыть-выразить не могут. Тоже разделение труда между национальными мирами — в духовном производстве…
27. IX.91. Еще три месяца чужой жизни! — с таким проснулся угнетением, некоторым… А вообще-то беззаботно мне, и заботы — лишь умственные стали.
Вчера, например, вляпался на русском своем семинаре в разговор о еврействе — и не рад: разбередил в них ретивое (они наполовину дети евреев или полукровки), и этот острый и жгучий экзистенциальный интерес начинает перешибать интеллектуальный интерес к России и литературе, к образам и идеям. Надо вернуть семинар к работе над текстами, а не спорить об идеях и сверхценностях.
А вечером еще сходил на фильм Анджея Вайды «Корчак» — об экстерминации евреев немцами — и вся жуть, о которой стали позабывать, покрыли эту память, как землей зарыли, — снова ожила, и стыд ожег за мои рассудочные выкладки насчет еврейства.
Снова ничего не понимаю…
Но так и надо будет им объявить: что задача наших занятий — в том, чтобы они в конце концов поняли, ощутили, пережили, что они ничего не понимают, что все в итоге стало гораздо запутаннее, чем им представлялось до наших чтений и бесед. И что много их — правд и красот, так что — не суди!
Ну что ж: привести к Сократу и его идею («я знаю только то, что я ничего не знаю». — 22.7.94) дать почувствовать — совсем будет неплохо для прицельно-прагматического американского ума, заразить его русской нерешительностью — от видения многого и разного.
То же, кстати, и в английской группе сказать: чтобы взвидели разнообразие миров. И не надо соглашаться со мною, а мне — доказывать, что я прав; моя задача — уколоть в болевые точки, где проблемы торчат, а не разрешать их так или иначе.
Полез в словарь: найти слово для «укол» — и напал на «прик» (prick). Да ведь так, кажется, в сленге обозначают — половой член. Если так — то вот еще одно подтверждение ургийной мен- тальности американства: половой орган обозначают не по форме, а по делу, по операции трудовой, которую он производит.
