Уроки словесности Ѳеодоръ Михайловичъ преподавалъ съ Ѵ-го до послѣдняго класса, а латинскій языкъ, къ сожалѣнію, лишь въ Ѵ-мъ и ѴІ-мъ классахъ. Говорю: къ сожалѣнію потому, что Ѳеодоръ Михайловичъ и въ этомъ отношеніи оказался необычнымъ педагогомъ. Какъ это ни парадоксально, но мы охотно ждали уроковъ даже латинскаго языка, благодаря опять-таки незаурядной личности нашего педагога и его неказенной системѣ преподаванія. Дѣло въ томъ, что вмѣсто зазубриванія всѣхъ правилъ и частностей сложной латинской грамматики, мы ихъ усваивали попутно при чтеніи классиковъ, причемъ чтеніе это обставлено было Ѳеодоромъ Михайловичемъ опять-таки совершенно по-иному, чѣмъ обычно у другихъ учителей. Онъ не задавалъ намъ извѣстные уроки, а, приходя въ классъ, бралъ сочиненія Овидія Назона, Саллюстія, Юлія Цезаря или др. и давалъ кому-нибудь читать а Hvre ouvert, лично помогая, когда нужно, переводившему, и попутно объясняя содержаніе читаемого въ такихъ увлекательныхъ разсказахъ и яркихъ краскахъ, что всѣ мы въ концѣ концовъ сами напрашивались на подобное чтеніе. Вмѣсто мертвечины, получался интересный живой предметъ ознакомленія съ древней Римской исторіей и литературой по подлиннымъ источникамъ. Въ концѣ ѴІ-го класса мы легко читали Римскихъ классиковъ и знали все необходимое въ смыслѣ грамматическихъ требованій даже при исполненіи т. н. знаменитыхъ extemporalia.
Лично ко мнѣ Ѳеодоръ Михайловичъ относился очень хорошо, цѣнилъ мои успѣхи, а въ послѣдніе годы заставлялъ меня громко читать классу вмѣсто себя, чѣмъ, не скрою, я бывалъ немало гордъ и польщенъ.
Прошли года. Я окончилъ курсъ; послѣ этого вскорѣ Ѳеодоръ Михайловичъ получилъ повышеніе, будучи переведенъ Окружнымъ Инспекторомъ въ Ташкентъ. Болѣе мы съ нимъ никогда не встрѣчались. И вотъ, спустя 25 лѣтъ, на фонѣ взбаломученной рядомъ государственныхъ реформъ столичной жизни появился Керенскій, Александръ Ѳеодоровичъ, сначала въ качествѣ представителя крайней оппозиціонной партіи четвертой Государственной Думы, а затѣмъ, послѣ февральской революціи 1917 года, на роляхъ виднѣйшаго руководителя Временнаго Правительства... Конецъ его карьеры извѣстенъ.. Смотря, бывало, на него, странно и больно было мнѣ сознавать, что этотъ маленькій, худенькій, нервный политическій смутьянъ и болтунъ могъ быть сыномъ почтеннаго Ѳеодора Михайловича. *)
Продолжу свои воспоминанія про педагогическій персоналъ Симбирской классической гимназіи.
Особенно запечатлѣлась въ моей памяти типичная фигура Ивана Яковлевича Христофорова, новаго инспектора, кореннымъ образомъ непохожаго на бывшаго моего инспектора по военной гимназіи, образованнаго и благовоспитаннаго полковника Егора Ивановича Ельчанинова.
Происходя изъ духовнаго званія и окончивъ курсъ семинаріи, Иванъ Яковлевичъ продолжалъ говорить на „о” и преподавалъ греческій языкъ съ типичнымъ бурсацкимъ произношеніемъ. Въ непосредственномъ его вѣдѣніи былъ гимназическій пансіонъ, содержавшій въ себѣ до 40 гимназистовъ, которыхъ инспекторъ считалъ своей полной крѣпостной собственностью.
Ближайшимъ помощникомъ Христофорова по части инспекторскаго сыска и наблюденія былъ помощникъ классныхъ наставниковъ — Иванъ Николаевичъ Романовъ, по прозвищу „сычъ”. На самомъ дѣлѣ, рѣдко можно было бы найти человѣческую физіономію болѣе схожую именно съ упомянутой ночной хищной птицей, чѣмъ у этого Ивана Николаевича... При этомъ вся фигура его, костлявая, сутуло-согнутая дѣйствительно во многомъ напоминала ночного пернатаго хищника... Немало ему, бѣдному, пришлось переиспытать за свою долгую службу отъ безжалостныхъ школяровъ, чего-чего только не выдумывавшихъ для извода своего неказистаго и нелюбимаго сыщика-надзирателя.
Учитель Александръ Федоровичъ Пятницкій, подготавливавшій меня для вступленія въ классическую гимназію, вскорѣ скончался, и вмѣсто него, для преподаванія латинскаго языка былъ приглашенъ въ старшіе классы Павелъ Васильевичъ Ѳедоровскій, а въ младшихъ (до 5-го кл.) училъ означенному предмету Николай Михайловичъ Моржовъ, красивый, яркій брюнетъ, съ большой мелко-курчавой бородой, чрезвычайно симпатичный, взыскательный, но справедливый, а главное, интересный преподаватель. Не такъ приходится мнѣ вспоминать о Павлѣ Васильевичѣ Ѳедоровскомъ, къ которому попали мы послѣ Ѳедора Михайловича Керенскаго, перешедши въ 7-ой классъ.
Лучшіе ученики класса Ѳ. М. Керенскаго, попавъ къ Ѳедоровскому, за первую четверть еле-еле натянули среднюю тройку. Волей-неволей, пришлось всѣмъ намъ выучить на зубокъ конспектъ латинской грамматики, составленный бездарнымъ Ѳедоровскимъ, и бормотать ему, кстати и некстати, его латинскую мудрость. За полгода подобнаго преподаванія нашъ классъ сталъ неузнаваемъ: вмѣсто интереса къ чтенію классиковъ, мы стали смотрѣть на часы Ѳедоровскаго, какъ на неизбѣжное зло.
Всѣхъ насъ нервировало самое появленіе этого „чижа” (прозвище Ѳедоровскаго). Сѣменя и прискакивая своими маленькими ножками, Павелъ Васильевичъ стремительно „взлеталъ” на высокую кафедру и, не успѣвъ еще открыть журнала, какъ-то кряхтя и все время причмокивая, начиналъ вызывать кого-либо изъ учениковъ для отвѣта на заданный наканунѣ урокъ. Стоило ученику немного замяться, какъ „чижъ”, все время ерзая на стулѣ и мотая безпрестанно головой, сразу выкрикивалъ цѣлую серію фамилій на подмогу. Въ результатѣ получалась сплошная неразбериха отвѣтовъ, волненіе самого Ѳедоровскаго, и журналъ уснащался цѣлой фалангой всяческихъ отмѣтокъ.
Павелъ Васильевичъ былъ до крайности пристрастенъ: были у пего любимцы, но были ученики, къ которымъ несправедливая придирчивость его не знала границъ, за что однажды онъ жестоко поплатился. Одинъ изъ моихъ товарищей, доведенный подобными придирками до состоянія лютаго озлобленія, передъ приходомъ его въ классъ, взялъ и воткнулъ въ сидѣнье учительскаго стула иголку. „Чижъ” прилетѣлъ и сразу же наскочилъ на предуготовленное орудіе мести. Пришлось бѣдному юношѣ покинуть гимназію.
Греческій языкъ съ 3-го класса и до окончанія курса преподавалъ намъ Иванъ Алексѣевичъ Ежовъ — крѣпкій мужчина среднихъ лѣтъ и роста, худой, у котораго вся наружность была рыжая. Походка и рѣчь его были всегда размѣренно-спокойными. Никогда не видали мы его чрезмѣрно раздраженнымъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ никто Ежова не замѣчалъ когда-либо улыбавшимся. Дѣльный, обстоятельный преподаватель, Иванъ Алексѣевичъ былъ необычайно строгъ и требователенъ, считался грозой гимназіи и пятерки никому не ставилъ, шутя говоря, что онъ самъ на высшій баллъ своего предмета не зналъ. Въ старшихъ классахъ Ежовъ сдѣлалъ исключеніе лишь Вл. Ульянову (будущій Ленинъ).
