Конечно, Исаак был огорчён. Но он тогда ещё мало знал Синельникова. Будущий коллега Исаака Дунаевского по работе в различных сатирических театриках Борис Борисов писал, что только наивные молодые актёры полагали, что, когда их зовёт Синельников, он будет снимать шляпу перед их талантом. Синельников разработал свою систему взаимоотношений с персоналом. Он был очень хитёр и умел выжидать, никогда не раскрывая актёру все свои козыри. Так вот, виды у него на Исаака были преогромные. Он сразу понял, что юноша может быть очень и очень ему полезен, но до поры до времени скрывал это от дерзкого Дунаевского. Он думал о том, что ему нужен толковый молодой композитор, который умел бы писать шлягеры.
… И вторая новация — большевики ввели свои паспорта. В новом документе у Исаака меняется имя. Исаак Цалиевич стал Исааком Иосифовичем (от отцовского прозвища "Ёся"), а потом и Исааком Осиповичем.
Исаак Дунаевский работает в частном театре Синельникова. Молодой человек, только вступивший во взрослую жизнь, мог чувствовать себя Наполеоном — он был назначен заведующим музыкальной частью. Неплохая карьера для девятнадцатилетнего юноши. Впрочем, под стать карьерам других молодых людей того времени — вспомним, что Гайдар в четырнадцать лет командовал полком. Для Синельникова было важно то, что он мог заказывать молодому композитору ту музыку, которую хотел.
Шлягеры Исаак Дунаевский писал иногда за ночь. За три дня он написал мелодию для романса Керубино из "Женитьбы Фигаро". Не подошла. Артист не стал ждать и самостоятельно положил слова Керубино на какой-то популярный мотивчик. Казалось, Исааку утёрли нос, показав, что не очень от него зависят. Но это только раззадорило честолюбие. Он за ночь пишет оригинальную авторскую мелодию, как просил Синельников. Никаких претензий к нему нет. Он доказывает, что всё может. Блестящее самоощущение победителя, которое берёт истоки в беззаветной любви к нему его матери, а также в вере дяди в гениальность племянников.
Работоспособность Дунаевского поражает всех. Композитор сочиняет оригинальную мелодию за два дня. Пусть не спит, пусть глаза красные — зато доволен. Враги посрамлены, особенно всегдашний соперник Вильбушевич. Безотказность Исаака избаловала Синельникова. Он вошёл во вкус. Если мэтру казалось, что спектакль скучный, он звал Дунаевского и своим хриплым басом просил, через губу, что-нибудь "этэка-аэ". Исаак азартно сочинял музыку за день или за два. Так начинала складываться легенда.
Синельников был человеком громадного обаяния. Он старше Исаака на сорок пять лет, но это никак не сказывалось на их отношениях. А "снаружи" всё изменяется. Ему начинают завидовать маститые харьковские музыканты — правда, это не очень беспокоит Исаака. Он никогда не отличался повышенной склонностью к рефлексии. Но у зависти есть оборотная сторона — слава. А она оказывает влияние на дамские сердца. На него уже начинают посматривать молодые красавицы, блиставшие на театральных сценах Харькова. Юренева оставила глубокую сердечную рану, но есть масса способов эту рану залечить.
Спустя двадцать лет Дунаевский уже не помнил всего того, что сделал для харьковского театра Синельникова, как и не вспоминал всех девушек, в которых был влюблён. "В те годы, — пишет Исаак, — вероятно, по своей молодости, я не очень интересовался театрально-эстетическими принципами Синельникова". Здесь сказано гораздо больше того, что думал сказать Исаак. Он даже не отдавал отчёта, чем близок Синельникову. А между тем совершенно чётко указал, чем именно. Дунаевский вспоминал: "Синельников по-прежнему ставил спектакли в павильонах. Музыка в его постановках звучала лишь там, где она органически и реально была нужна".
Для других сверстников композитора всё, что делал Синельников, было неприемлемо. Они считали такое искусство пропагандой "театральных задников", провинциальной станиславщиной. Любой спектакль оформлялся по декоративному стандарту: павильон, арочный лес, несколько скамеек. Ну, время от времени напишут новый задник. Подкрасят, перетасуют, расставят мебель: кушеточку, столик, диванчик, повесят занавеску. Дальше дело за актёрами.
Сохранились стенограммы репетиций подобных спектаклей. Например, репетиция "Свадьбы Кречинского" Сухово-Кобылина:
— Нелькин, вы выбегаете из средних дверей. Сквозь зубы: "Скэ-э-тиэна". Вот так, повторите.
В этом "Скэ-э-тиэна" и заключалась вся соль представления.
Синельников был весьма почтенным мужчиной. В сознании двадцатилетнего юноши он как бы подменил собой руководящую фигуру отца. Поэтому фраза, что Исаак "не очень интересовался его принципами", говорит о том, что он сам не замечал, насколько на "отца" похож. Повторяю, светлым радостным мелодиям Дунаевского конечно же были более близки простые и понятные принципы Синельникова, нежели рефлектированные изломы Мейерхольда и его последователей. Больше всего на свете Синельников ценил ясный и простой сюжет, столь же ясную и простую картину места действия. Исаак нашёл в нём сторонника своего представления об искусстве.
Почему Синельников произвёл такое впечатление на юношу? Он был олицетворением успеха на русской провинциальной сцене. И он отдавал должное таланту Дунаевского. Не значило ли это, что в лице Синельникова Исаак получал то, что так жаждал получить: победу над символическим отцом, свержение его с трона в соответствии с выводами Фрейда? Был ещё и другой момент — эстетический. Окладистая борода Синельникова могла произвести впечатление на тонко чувствующего еврейского юношу. Она напоминала бороды старцев из Талмуда. Синельников отказывался признавать шумные кубофутуристические опыты Мейерхольда, слышать ничего не хотел о театральных формалистах, о голых людях, которые выходили на сцену. В принципе, Исаак тоже не воспринимал такое искусство.
В театре Синельникова было два молодых режиссёра: Владимир Бертольдович Вильнер и Турцевич. Позже Дунаевский даже не сможет вспомнить их имена. Впрочем, имя Турцевича вообще никто не сумеет вспомнить. По всей видимости, он был расстрелян как враг народа. Оба еврейских юноши грезили формализмом и несвязными звуками. Их богом был Мейерхольд. Вероятно, именно они "загружали" Исаака просьбами о музыке, похожей на ту, которая доходила из Европы. "Левые" постановки, которые делали Вильнер, Турцевич и многие другие, очень сильно отличались от того, что делал Синельников.
В первые годы после революции, когда Синельников с его традицией казался чуть ли не махровой контрой, ему приходилось весьма туго даже в собственном театре. Например, когда он был вынужден ставить в 1922 году агитпроповское сочинение наркома просвещения Анатолия Луначарского "Канцлер и слесарь". Ему не доверяли и поэтому навязывали в сорежиссёры "левака" Вильнера, чтобы спектакль получился как надо. Дунаевскому Синельников поручил сочинение музыки, чтобы облегчить восприятие идеологических бредней Вильнера.
