В школе юнг дело обошлось без проволочек. Тут не посмотрели на мое незнатное происхождение, быстро определили, надели морскую форму. В то время царская Россия строила большой флот, и людей требовалось много. Так в свои шестнадцать лет я стал моряком.
Шел 1914 год, началась первая мировая война. Поэтому нас учили быстрее обычного. После школы юнг меня направили в минную школу на учебный корабль «Рион». Здесь тоже прошел ускоренную подготовку, и в 1915 году оказался уже на «Жарком» в должности минно-машинного унтер-офицера 2-й статьи. Под мою ответственность попал один из двух торпедных аппаратов эсминца. [46]
Корабль конвоировал транспорты, нес дозоры, выполнял разведывательные задания. Нагрузка на всех членов экипажа ложилась большая. Команду эсминца составляли в основном бывалые моряки, служившие на флоте по семь-восемь лет. Я, как мог, тянулся за ними. И тут выручала привычка к тяжелой работе, полученная с детства. В походах я нес вахту у торпедного аппарата и мог без конца смотреть на бескрайнюю ширь моря, на игру волн.
Из всех боевых заданий особенно запомнилась мне минная постановка у входа в пролив Босфор.
С самого начала войны русские корабли неоднократно осуществляли там минные постановки. И это было серьезным препятствием для действий турецкого флота. В конце 1916 года решено было скрытно выставить новое заграждение в непосредственной близости от неприятельского берега. Задачу выполняли эсминец «Дерзкий» - новый первоклассный корабль типа «Новик», эсминцы «Жаркий» и однотипный с ним «Живой».
Темной осенней ночью подошли мы к Босфору. «Дерзкий», имея на борту 72 мины, застопорил ход на почтительном расстоянии от берега. Дальше идти он не мог, так как рисковал подорваться на выставленном ранее нашем минном заграждении. Форсировать его предстояло «Жаркому» и «Живому», у которых была меньше осадка. Оба корабля приблизились к «Дерзкому», приняли на свои палубы по 12 мин и двинулись вперед. Опасный это был путь. В любой момент эсминцы могли наскочить на мину, которая по каким-либо причинам не встала на заданное углубление. Но ничего - пронесло.
В полной тишине, стараясь ничем не стукнуть, мы сталкивали мины за корму всего лишь в пяти кабельтовых от турецкого берега, на котором были и прожекторы, и береговые батареи. Потом вернулись обратно. Этот путь корабль проделал еще два раза. Таким образом, мы шесть раз пересекли минное поле.
За выполнение этого рискованного задания многие моряки «Жаркого» получили георгиевские кресты и медали. Досталась медаль и мне. Команда «Жаркого» была на хорошем счету у начальства, считалась вполне благонадежной, готовой умереть «за веру, царя и отечество». Действительно, на корабле не замечалось какого-либо недовольства матросов, не слышалось «крамольных» разговоров. [47] Однако, как выяснилось позже, свое истинное настроение моряки тщательно скрывали.
И вот наступил февраль 1917 года. «Жаркий» нес дозор у берегов Румынии. В последний день месяца он неожиданно покинул свое место, вошел в устье Дуная и встал на якорь в пустынном районе Килийского гирла. Экипажу было приказано построиться на верхней палубе. «Что бы это значило?» - думали мы.
На палубе появился командир - старший лейтенант Веселаго, надменный, придирчивый офицер, которого команда очень не любила. В полной тишине срывающимся голосом он объявил, что получено сообщение об отречении царя от престола.
Ошеломленные таким известием матросы молча расходились по кубрикам. И только здесь дали волю своим чувствам. Впервые громко произносилось слово «свобода», кто-то кричал, что теперь конец войне, отпускались ехидные реплики в адрес напуганного командира. Заражаясь общим настроением, я тоже думал о наступлении перемен, от которых намного улучшится жизнь.
Через несколько дней «Жаркий» направился в Одессу, а затем в Севастополь. Из Одесской гавани мы видели, как по Приморскому бульвару двигалось множество людей с красными флагами.
Команду будоражило, но пока толком никто не знал, в каком направлении действовать. Когда эсминец пришел в Севастополь, стало известно, что на кораблях создаются судовые комитеты, подчиняющиеся Севастопольскому Совету рабочих, солдатских и матросских депутатов. Избрали и мы на «Жарком» такой комитет. Возглавил его унтер-офицер 1-й статьи Мамай - корабельный баталер, грамотный, уважаемый всеми моряк. Но с первого же дня работы комитета у него начались острые конфликты с командиром эсминца. Веселаго и слышать не хотел о каком бы то ни было ограничении его власти. Севастопольский Совет, в который мы обратились за помощью, не оказал нам должной поддержки - в нем было засилье меньшевиков и эсеров.
На одном из заседаний судового комитета Мамай предложил послать в Петроград и Кронштадт делегацию команды эсминца - пусть разберутся в событиях, узнают, что к чему. Предложение приняли.
Группу матросов, отправлявшихся в дальнюю поездку, [48] возглавил кочегарный старшина Починков - спокойный, уравновешенный и рассудительный моряк.
Недели через две делегация вернулась. Мы слушали ее отчет на общем собрании команды. Починков рассказал, что на многих кораблях Балтики у руководства судовыми комитетами стоят большевики. И они действуют как реальная, твердая власть, без согласия которой командир не может принять ни одного решения. Наши делегаты видели бурные апрельские демонстрации питерского пролетариата, проходившие под лозунгами «Вся власть Советам!», «Долой войну!».
- Мы убедились, - сказал Починков, - что лишь у большевиков во главе с Лениным слова не расходятся с делом, что лишь они действительно борются за интересы народа, хотят покончить с войной, дать землю крестьянам. И все мы, члены делегации «Жаркого», пойдем теперь только с большевиками, чего и вам желаем…
Временное правительство, проводя антинародную политику, носилось с лозунгом «Война до победного конца», а народные массы, возглавляемые большевиками, требовали выхода России из войны, установления долгожданного мира. За это боролись и моряки «Жаркого».
Когда командир эсминца распорядился установить вместо кормового торпедного аппарата, как раз того, которым я заведовал, артиллерийское орудие, судовой комитет, поддержанный всей командой, заявил, что матросы воевать не собираются и никакого перевооружения не допустят.
Через несколько дней «Жаркому» было приказано выйти в море якобы для выполнения важного задания. Но по всей вероятности, эсминец хотели изолировать, чтобы лишить поддержки со стороны других кораблей.
После шумного собрания мы вынесли решение - не выполнять этого приказа и вообще не выходить в море под командованием Веселаго. Никакие уговоры представителей эсеро-меньшевистского Севастопольского Совета на нас не действовали. Мы твердо стояли на своем.
