Первое донесение, сразу же привлекшее внимание властей ко дворцу князя Юсупова, пришло от полицейского, дежурившего на улице. Я приведу его полностью, так как оно было передано на судебное слушание жандармским подполковником Попелем.
«В ночь с 16 на 17 декабря, – сообщал городовой Власюк, – я стоял на посту на углу Прачечного и Максимилиановского переулков. Около 4 часов ночи я услыхал 3–4 быстро последовавших друг за другом выстрела. Я оглянулся кругом – все было тихо. Мне послышалось, что выстрелы раздались со стороны правее немецкой кирхи, что по Мойке, поэтому я подошел к Почтамтскому мостику и подозвал постового городового Ефимова, стоявшего на посту по Морской улице около дома № 61. На мой вопрос, где стреляли, Ефимов ответил, что стреляли на “Вашей стороне”. Тогда я подошел к дворнику дома № 92 по Мойке и спросил его, кто стрелял. Дворник, фамилии его не знаю, но лицо его мне известно, ответил, что никаких выстрелов не слыхал. В это время я увидел через забор, что по двору этого дома идут по направлению к калитке два человека в кителях и без фуражек. Когда они подошли, то я узнал в них князя Юсупова и его дворецкого Бужинского. Последнего я тоже спросил, кто стрелял; на это Бужинский заявил, что он никаких выстрелов не слыхал, но возможно, что кто-либо “из баловства мог выстрелить из пугача”. Кажется, что и князь сказал, что он не слыхал выстрелов. После этого они ушли, а я, оставшись здесь и осмотрев двор через забор и улицу и не найдя ничего подозрительного, отправился на свой пост. О происшедшем я никому пока не заявлял, так как и ранее неоднократно мне приходилось слышать подобные звуки от лопавшихся автомобильных шин. Минут через 15–20, как я возвратился на пост, ко мне подошел упомянутый выше Бужинский и заявил, что меня требует к себе князь Юсупов. Я пошел за ним, и он привел меня через парадный подъезд дома № 94 в кабинет князя.
Едва я переступил порог кабинета (находится влево от парадной, вход с Мойки), как ко мне подошел навстречу князь Юсупов и неизвестный мне человек, одетый в китель защитного цвета, с погонами действительного статского советника, с небольшой русой бородой и усами. Имел ли он на голове волосы или же был лысым, а также был ли он в очках или нет, – я не приметил. Этот неизвестный обратился ко мне с вопросами: “Ты человек православный?” – “Так точно”, – ответил я. “Русский человек?” – “Так точно”. – “Любишь Государя и Родину?” – “Так точно”. – “Ты меня знаешь?” – “Нет, не знаю”, – ответил я. “А про Пуришкевича слышал что-либо?” – “Слышал”. – “Вот я сам и есть. А про Распутина слышал и знаешь?” Я заявил, что его не знаю, но слышал о нем. Неизвестный тогда сказал: “Вот он (т. е. Распутин) погиб, и если ты любишь Царя и Родину, то должен об этом молчать и никому ничего не говорить”. – “Слушаю”. – “Теперь можешь идти”. Я повернул и пошел на свой пост.
В доме была полная тишина, и, кроме князя, неизвестного и Бужинского, я никого не видел. Пуришкевича я не знаю и раньше никогда не видел, но неизвестный несколько был похож на снимок Пуришкевича, который мне вчера (17 декабря) показывал начальник сыскной полиции в каком-то журнале. Я опять осмотрел улицу и двор, но по-прежнему все было тихо и никого не было видно. Минут через 20 ко мне на посту подошел обходной околоточный надзиратель Калядич, которому я рассказал обо всем случившемся. После этого я с Калядичем отправились к парадной двери этого же дома № 94. У подъезда мы увидели мотор “наготове”. Мы спросили шофера, кому подан мотор. “Князю”, – ответил он.
После этого Калядич пошел в обход, а мне приказал остаться здесь и посмотреть, кто будет уезжать. Припоминаю, что, когда мы подошли к дому № 92, то Калядич вошел в комнату старшего дворника и о чем-то его расспрашивал. Когда он вышел от дворника, то я с ним подошли к дому № 94. Откуда был подан мотор, точно не знаю. Из парадной двери (№ 94) вышел князь Юсупов и поехал по направлению к Поцелуеву мосту. Когда князь уехал, то я сказал Бужинскому, выпустившему князя, чтобы он подождал Калядича, но он (Бужинский) заявил, что не спал целую ночь, а с Калядичем переговорит завтра (т. е. 17 декабря). Я, подождав еще несколько времени около этого дома и не видя никого больше, опять возвратился на свой пост. Это было уже в начале шестого часа. Минут через 10–15 возвратился с обхода Калядич, которому я рассказал о виденном, и мы опять подошли к дому № 94. Кроме дежурного дворника мы там не видели никого. Затем он отправился в участок, а я остался на месте. Около 6 часов утра он опять пришел ко мне и позвал меня к приставу полковнику Рогову, которому мы доложили обо всем происшедшем. После этого я ушел домой. Мотор был собственный князя, на котором он всегда ездил. Этот мотор я хорошо знаю, он небольшой, коричневого цвета. Признаков какого-либо убийства я за все это время не заметил, а разговор в кабинете князя с неизвестным я объяснил себе как бы некоторым испытанием с их стороны знания моей службы, т. е. как я поступлю, получив такое заявление. Никакого волнения или смущения князя и неизвестного во время моего разговора в кабинете я не заметил, только неизвестный говорил “скороговоркой”. Был ли он в нетрезвом состоянии, не могу сказать ничего определенного».
Это показание, данное городовым Власюком под присягой, было в значительной степени подтверждено вторым городовым Ефимовым, который свидетельствовал:
«В 2 часа 30 минут ночи я услыхал выстрел, а через 3–5 секунд последовало еще три выстрела, быстро, один за другим. Звуки выстрелов раздались с Мойки, приблизительно со стороны дома № 92. После первого выстрела раздался негромкий, как бы женский крик; шума не было слышно никакого. В течение 20–30 минут после выстрела не проезжал по Мойке никакой автомобиль или извозчик. Только спустя полчаса проехал по Мойке от Синего моста к Поцелуеву какой-то автомобиль, который нигде не останавливался. О выстрелах я дал знать по телефону в третий Казанский участок, а сам пошел в сторону выстрелов.
На Почтамтском мостике я увидел постового городового Власюка, который тоже слыхал выстрелы и, думая, что они произведены на Морской улице, шел ко мне навстречу с целью узнать, где и кто стрелял. Я сказал, что выстрелы были произведены в районе дома № 92 по Мойке. После этого я возвратился на пост и больше ничего не видел и не слыхал. Помню, что со времени, как раздались выстрелы, до 5–6 часов утра я не видел других проезжавших по Мойке автомобилей, кроме вышеуказанного».
Эти рапорты были достаточно серьезными, чтобы привести в движение всю полицейскую машину столицы. Каждый знал, что у Распутина много врагов, и, таким образом, с самого начала естественно было предположить, что странные слова, сказанные Пуришкевичем, особенно ошибочное допущение, что им удастся уговорить полицейского хранить молчание, имеют под собой действительное основание.
