«Было уже около двенадцати, а люди еще не обедали — мы догадались снять доски с двух столов, связать их в виде плота и спустить этот плот из окошка, а на нем поместили щи, кашу, хлеб и переправили этот плавучий стол в манеж, где измокшие и прозябшие люди были ему очень рады. Но вскоре от массы лошадей в манеже накопился такой пар, что пришлось разбить окна, и после холодной ванны солдаты приняли паровую ванну. Может быть, это было причиной, что больных у нас не было после всего этого. Около трех часов вода стала убывать — мы в этом убедились из наших окон, видя, что фонарные столбы на бульваре показали свои верхушки»[1856].
«Только в 7 часов, когда вода сбыла и нельзя было уже ездить на лодках… Если езда в лодках была опасна, потому что тогда буря была так жестока, что срывала фонари и, отдирая железные листы, которые свертывала в трубки, как лист бумаги, носила по всем направлениям, переранив множество людей, то ходьба ночью была несравненно труднее, так как все улицы и набережные были загромождены бревнами и досками с разрушенных строений и заборов, а на Английской набережной против дома морского министра осели на суше целые барки с бочками вина. В то же время вода, забравшись во время прилива в подвальные этажи, при отливе вытекала еще на улицу, вынося разные вещи… Не только проезд был невозможен, но и ходить было трудно. К довершению беспорядка, народ и солдаты бросились сверлить бочки с вином и пить, а когда поставили караул из первых попавшихся под руку людей, то те, зная, что нельзя будет доискаться, кто стоял в карауле, начали торговать вином вместо охранения его и продавали по гривеннику ведро»[1857].
«На следующий день я был назначен с командой в тридцать человек для охраны Английской набережной и водворения на ней порядка. Оказалось, что в числе других судов разбились и две барки, нагруженные бочками с казенной водкой. Для любителей выпить это, конечно, не прошло незамеченным, и масса их бросилась разбивать бочки, уносить водку или же выпивать ее тут же на месте. С громадным трудом перелезал я со своими кирасирами через горы обломков, досок и дров, нагроможденных местами выше вторых этажей домов, и ловил грабителей, прятавшихся под ними или в воротах домов. Пойманных передавали в руки полиции. Среди них было много старых баб, ловко шмыгавших через препятствия и старавшихся унести награбленную водку на Исаакиевскую площадь. Не имея возможности передать их всех в руки полиции, я распорядился по-своему. Пойманным с полными ведрами водки я приказывал вылить последнюю на головы, наказывая их таким образом за грабеж.
Целый день и всю ночь охранял я набережную, и только утром сменил меня батальон Преображенского полка»[1858].
«Тысячи семейств, пострадавших от наводнения, тотчас же получили помощь; дом военного губернатора был немедленно открыт и обращен в приют несчастным, лишившимся крова; одного хлеба в первый же день было роздано на 3500 рублей. Каждый день сюда приходило до 500 человек, и жило более 250 человек. Разоренным наводнением также щедро выдавались денежные пособия…
По поводу выдачи денег рассказывают следующий забавный случай. Одна дама является к графу Милорадовичу вся в слезах. "Верно вы не получили вспоможения?" — спрашивает ее военный губернатор. "Нет, на нас Бог прогневался! — отвечает рыдающая дама. — У всех вода была, а у нас ее не было; все получили вознаграждение, а мы не имели этого счастья!"»[1859]
«На другой день наводнения я получаю записку от генерал-адъютанта Дибича, чтобы я в третьем часу после обеда явился в комнаты государя. После меня скоро приехали генерал-адъютанты: Депрерадович[1860] и Бенкендорф. Нас позвали немедленно в кабинет императора. Государь нам сказал:
— Я призвал вас, господа, чтобы вы подали самую деятельную и скорую помощь несчастным, пострадавшим от ужасного вчерашнего происшествия, — и у него приметны были слезы на глазах. — Я уверен, что вы разделяете мои чувства сострадания, — и продолжал говорить с таким чувствительным красноречием, что мы сами были чрезмерно тронуты. — Я назначаю вас, — присовокупил император, — временными военными губернаторами заречных частей города, что вы увидите из сегодняшнего приказа. Вот вам инструкция, наскоро составленная; сердца ваши ее дополнят. Поезжайте отсюда к министру финансов, который имеет повеление выдать каждому из вас по 100 тысяч рублей на первый случай <…>.
Генерал-адъютант Депрерадович назначен был военным губернатором в Выборгскую часть, я — на Петербургскую сторону, а Бенкендорф — на Васильевский остров. Мы подчинены были военному генерал-губернатору, графу Милорадовичу, которому и должны были делать наши донесения, но находящаяся местная полиция и квартирующие в той части города войска состояли под нашим непосредственным начальством»[1861].
Кстати, в эти тревожные дни, в ноябре 1824 года, к Михаилу Андреевичу обратилась графиня Орлова-Чесменская: «Брат мой двоюродный, Алексей Федорович Орлов сообщил мне весьма для меня приятное распоряжение вашего сиятельства на счет пожертвованных мною ста тысяч рублей в распоряжение Комитета о пострадавших в несчастном наводнении 7-го числа сего месяца…»[1862] — подробности об использовании этих средств не суть важны.
Работа по ликвидации последствий наводнения продолжалась еще долго.
«Когда реки покрылись льдом, для освобождения улиц от барок, галиотов, бревен и разного хламу ко мне присылаемы были, сверх находящихся в распоряжении моем войск, рабочие команды гвардейских полков с Адмиралтейской стороны. Всякий вечер я посылал записку о моих действиях графу Милорадовичу. Для государя составляема была общая ведомость в канцелярии военного генерал-губернатора, и его величество на другой день видел, что накануне по всем комитетам было сделано»[1863].
«После наводнения 1824 года покойный государь приказал по Петергофской дороге при постройке там возвысить две пострадавшие деревни, чтобы впредь вода не причиняла им никакого разорения.
Спешу туда в коляске графа. Спрашиваю кучера:
— Давно ли был тут граф Милорадович?
— Никогда.
Это поразило меня, и я, отпустив коляску графа, не поехал к нему. Я понял, для чего граф играл со мной комедию. 1825 года о графе Милорадовиче можно сказать Корнелиевым выражением: "В Риме не было уже Рима"»[1864].
…Комета, появившаяся в небе, явилась предвестницей войны 1812 года. Теперь дурное предзнаменование видели в самом наводнении.
«Не знаю отчего, но тогда же сие событие показалось мне предвестником других еще несчастнейших»[1865].
