В этот момент мимо нас прошел Вышинский и бросил на нас обоих исключительно недобрый взгляд. Литвинов никогда больше не появлялся ни на каких дипломатических приемах. Неосторожные замечания, сделанные на том же приеме Айви Литвиновой, притом так громко, что их мог слышать каждый, очень не понравились к тому же и Молотову».
Теперь уже совсем редко его приглашают только на собрания, посвященные революционным юбилеям. Иногда он выступает в Центральном музее Революции СССР и Центральном музее В. И. Ленина. Делится воспоминаниями о побеге из Лукьяновской тюрьмы, о годах «Искры». Потом перестали приглашать и на эти вечера.
Но люди Литвинова не забыли. Ему шлют письма, телеграммы, обращаются за советами, выражают добрые пожелания. Вот одно из таких писем:
«Здравствуйте, Максим Максимович!
Поздравляю Вас с наступающим Новым, 1948 годом! От всей души желаю Вам долгих лет жизни.
Извините за письмо, ибо оно написано Вам человеком, которого Вы совершенно не знаете, но который знает Вас. С каждым годом из ленинской гвардии остается все меньше и меньше славных представителей, как Вы. Но память о Вас никогда не померкнет. Ваше оружие, которое Вы привозили через Финляндию, с которым был свергнут царизм, с которым были отбиты волны интервенций, Ваши пламенные речи с трибуны Лиги наций в Женеве помогали победить в Великой Отечественной войне, помогут победить и в грядущих боях за всемирный коммунизм.
Желаю Вам, дорогой Максим Максимович, еще и еще раз счастливого Нового года.
Слава! Почет! Признательность старой ленинской гвардии большевиков от ее воспитанников!
Слава Вам – седому подпольщику – пламенному революционеру!»
На склоне лет Литвинов начинает составлять словарь синонимов, на это уходит два года. Когда словарь был готов, он послал в издательство предложение познакомиться с материалом. Ему долго не отвечают. Потом приходит отказ. Нет, с ним не заключат договор. Может быть, он возьмет себе в соавторы человека, известного в области филологии, тогда и будет разговор.
Потом прислали письмо, предложили написать рецензию на шведско-русский словарь. Как к любому делу, Максим Максимович отнесся к этому предложению вполне серьезно. Считая свои познания в шведском языке недостаточными, отказался. 16 июня 1948 года он пишет Коллонтай:
«Дорогая Александра Михайловна!
Мое письмецо Вы, надеюсь, получили. Сейчас пишу деловое.
Мне предложило издательство написать рецензию на шведско-русский словарь. Должен был, к стыду своему, признаться в своем невежестве. Но вот осенила меня мысль: не возьметесь ли Вы за сие дело? Речь идет об оценке словаря (не для печати, а для самого издательства: стоит ли печатать). Составлен словарь моей бывшей сотрудницей Милановой. Думается мне, что издательство было бы обрадовано, если Вы затем согласитесь редактировать словарь».
Переписка с Коллонтай становится все оживленнее. В общении друг с другом они находят радость. И переписку прекращает лишь кончина Литвинова.
Александра Михайловна тогда усиленно работала над своими записками. Обычно она сама передавала Литвинову свои литературные труды или делала это через свою сотрудницу Ларису Ивановну Степанову. Литвинов был первым критиком записок, давал советы, вносил предложения, иногда не соглашался с тем или иным положением. 23 июня 1949 года он писал ей:
«Дорогая Александра Михайловна!
Спасибо за письмецо. Выражаю сочувствие по случаю бесцеремонной погоды, которая мало приятна и нам, горожанам.
Вернул Ларисе Ивановне все Ваши тетради. Воздерживаясь, согласно Вашей просьбе, от похвал, должен, однако, сказать, что читаю Ваши записки с неослабевающим интересом. Запоздало сочувствовал Вам в ваших заботах о селедке, треске и тюленях, которым Вы должны были уделить внимание наряду с лирическими отступлениями и поэтическими описаниями красот природы. Вы, конечно, влюблены в Норвегию. Я всегда жалел, а теперь еще больше жалею, что она осталась в стороне от моих многочисленных экскурсий по Европе. Собирался туда каждое лето, но так и не собрался. Что же, человеку всегда суждено умереть, чего-то не совершив и не доделав.
А сколько позабытых эпизодов и лиц Ваши записки воскресили в моей памяти! Большущее Вам спасибо. Нечего и говорить, что буду бесконечно благодарен Вам за дальнейшую литературу этого рода. Крепко жму руку и желаю здоровья и хорошей июльской погоды.
Ваш Литвинов».
Летом 1949 года Литвинов уезжает в Кемери, надеясь подлечить на этом прибалтийском курорте застарелый ревматизм, полученный еще в тюремные годы.
Здесь ему все знакомо. Через Прибалтику он отправлял оружие в Россию из Германии и других стран. В Риге были явки, перевалочные базы. Туда слали ему письма Владимир Ильич и Надежда Константиновна.
В Кемери Литвинов встретился с Майским и бывшим помощником Чичерина Короткиным. Вместе они часто гуляли вдоль берега моря. Как-то вечером, в предзакатный час, они втроем сидели на берегу. Разговорились о прошлом. Литвинов скупо отвечал на вопросы. Потом мягкая улыбка осветила его лицо, и он сказал своим спутникам:
– А с Георгием Васильевичем я впервые встретился в 1904 году. После катастрофы с «Зорой» Чичерин потребовал в ЦК РСДРП, чтобы создали комиссию для расследования причин гибели «Зоры», а меня привлекли к ответственности. Комиссию создали, и Георгий Васильевич даже специально приехал из Парижа в Брюссель, где заседала комиссия ЦК… Мои действия признали правильными… Георгий Васильевич уехал в Париж, и мы с ним встретились уже в Лондоне… Громадный был человек. Своеобразный.
Улыбка долго не сходила с лица Максима Максимовича. Он думал о давно ушедших годах…
В Риге и Кемери Литвинова узнавали, останавливали на улицах. Он писал Коллонтай 2 августа 1949 года: «Пишу Вам в пространство, не зная, где Вы сейчас находитесь, – в Москве или в Чкаловской. Хочу надеяться, что, несмотря на гнилое лето, Вы чувствуете себя окрепшей и извлекли все ценное из своего пребывания на лоне природы.
Как в Москве, так и здесь приходится бороться за грязь, в которой мне отказывали было. В общем, битва за грязь выиграна, но толку мало, даже никакого. Никакого улучшения пока не чувствую. Утешают меня, что эффект может сказаться спустя некоторое время уже в Москве. Что ж, вооружимся оптимизмом и утешимся. Ничего более не остается…
Отвлекаясь от безрезультатного лечения, должен сказать, что во всех других отношениях здесь было хорошо. Внимание и уход не оставляют желать лучшего. Чувствую себя все время свадебным генералом. Воздух отличный, есть общество, кино и другие развлечения. Много ли человеку нужно…»
